— Есть молоко и печенье, бодро сказала Мэри Клер. — Тебе принести, папа?
— Я не хочу есть! — бросил он отрывисто и с таким раздражением, что нижняя губа девочки предательски задрожала. — Который час?
— Четыре, — ответила Шери, прижимая к себе расстроившуюся малышку. — Когда приготовить ужин?
— Когда хотите. Решайте сами. Надеюсь, что продукты, которые я заказал утром в супермаркете, уже привезли.
— Да. И кто-то распаковал их и убрал на место.
— Это, вероятно, Джек Паттерсон, управляющий. Я говорил с ним утром по телефону.
— Что приготовить вам и Мэри Клер на ужин? — спросила Шери, думая, что было бы неплохо, хоть и скромно, но отметить их прибытие домой.
— Мне даже тошно думать о еде! Неужели вы этого не понимаете? И пожалуйста, оставьте меня в покое!
Его ответ неприятно поразил Шери. Она взглянула на Мэри Клер и увидела, как наполняются слезами ее голубые глаза.
— Мэри Клер, дорогая, может быть, ты пойдешь к себе и поиграешь? — предложила Шери, пытаясь уберечь девочку от чрезмерной раздражительности Джонатана.
Мэри Клер облегченно вздохнула и, бросив быстрый взгляд на отца, стремительно выбежала из комнаты.
Шери повернулась к лежащему на кровати Джонатану. Она хотела было сказать ему, что нельзя так вести себя в присутствии дочери. Но, увидев его изуродованное в автокатастрофе лицо и выражение неподдельного страдания на нем, передумала — слова застряли в горле.
— Голова так и не прошла? — спросила она участливо.
— Нет! Я же уже сказал! — рявкнул он, поморщился от нового приступа боли и начал тереть виски.
— Доктор Херстфилд должен был дать вам болеутоляющее.
— Таблетки в кармане пиджака.
Шери подняла спортивный пиджак, валявшийся на кровати, нашла тюбик с таблетками и высыпала две на ладонь.
— Я принесу стакан воды из ванной.
Когда она вернулась, Джонатан уже сидел на кровати.
— Откройте рот.
Неожиданно он подчинился, и она положила таблетки ему на язык.
— Вот вода.
Шери поднесла стакан к его губам. Едва ладонь Джонатана коснулась ее руки, она почувствовала тепло, исходящее от его пальцев, и замерла, задержав дыхание в ожидании, когда он проглотит лекарство.
Наконец Джонатан откинулся на подушки. Голова раскалывалась от боли, и в ней шумело так, будто в нее вонзался отбойный молоток. Он не спал. Он даже ни на минуту не задремал. Просто лежал на кровати, и его не покидала мысль о том, как же все-таки ужасно быть таким беспомощным.
Темнота словно сужала пространство. И хотя он никогда не страдал клаустрофобией, чувствовал себя заживо погребенным. Хотелось закричать от отчаяния и бессилия, но он сдерживал себя и лежал тихо и неподвижно, прислушиваясь к тому, как бьется его сердце.
