— Не хотите пойти вместе с нами? — спросила Шери, полагая, что именно отцу следовало бы отвести Мэри Клер в детскую.
— Нет, спасибо. С меня довольно, — произнес он тихо, но внятно. — Ходить, когда тебя водят за руку, удовольствие не из приятных.
— Простите, — пробормотала Шери, догадываясь, как, должно быть, тяжело ему находиться в родном доме и ничего не видеть.
Однако нельзя было не восхищаться тем, как он, впервые в жизни оказавшись в мире кромешной тьмы, справляется с обрушившимся на него несчастьем.
Шери сделала так, как он хотел, и отвела его в гостиную. Обойдя журнальный столик, на котором стояла ваза с цветами, и торшер, они остановилась перед креслом. Взяв его руку и положив ее на подлокотник, она усадила Джонатана и осмотрелась.
Казалось, здесь все осталось, как раньше. Комната была большая и светлая — через окна, выходящие на террасу, струился яркий солнечный свет. В ней царил покой и по-прежнему поражала какая-то томная элегантность обстановки, знакомая ей с прошлых времен.
— Мы быстро, — пообещала ему Шери, усилием воли отгоняя воспоминания, которые могли принести ей лишь огорчения.
— Не торопитесь. Я чувствую себя отлично, — сказал Джонатан, откинувшись на спинку кресла.
Однако ее трудно было обмануть: она читала напряженность в жесткой линии его подбородка, в глубоких складках, пролегших в углах рта. Искушение утешить Джонатана было велико, но Шери поборола себя, справедливо полагая, что любое проявление сочувствия будет воспринято им как жалость. Он был гордым мужчиной и привык ни от кого не зависеть. Было вполне очевидно, что слепота и связанная с ним беспомощность раздражают его, и Шери оставалось только надеяться, что это не продлится долго.
Джонатан с тревогой прислушивался к удаляющимся шагам и голосам медсестры и дочери. Ему неожиданно стало одиноко и даже подумалось, что было бы, наверное, лучше вновь оказаться в больничной палате, где все казалось определенней и проще и где он не чувствовал себя таким слабым и ни на что не способным.
Он сжал кулаки и, почувствовав, как резкая боль пронзила правое запястье, выругался сквозь зубы. С трудом подавив желание по чему-нибудь с силой ударить или закричать во весь голос, Джонатан попробовал успокоиться и сделал глубокий вдох в надежде, что боль постепенно утихнет.
Мягкая обивка кресла приятно согревала ладони рук. Он знал, что это любимое кресло его матери — кремового цвета, с высокой спинкой. Оно стояло возле окна, и именно здесь мать любила сиживать по вечерам и вязать свои бесчисленные накидки и покрывала.
