Но мы ни в каком случае не будем чужды театру.
Мы будем посещать его каждые два-три года. Непременно!
И, для экономии, брать по одному билету.
Так: ты посидишь один акт, а потом погуляешь около театра, я посижу один акт и погуляю возле театра.
Театр, таким образом, не будет нас утомлять.
Сидеть мы будем не где-нибудь внизу, в партере или бельэтаже, а наверху, среди славной, отзывчивой публики.
Один обопрётся о твоё колено, другой обопрётся о твоё колено, третий обопрётся на твои плечи, и все эти молодые люди будут громко, во весь голос, изо всех сил кричать имя отличного певца.
Какое удовольствие!
Мы будем получать двойное наслаждение, слушая голоса не только певцов, но и публики!
Так будем мы жить, наслаждаясь нашим «счастьем в уголке».
Ты только представь эту жизнь.
Утро.
С страшным воплем я просыпаюсь: мне снилось, что меня заковали в кандалы.
Я высвобождаю ноги из прутьев кровати, пью вчерашний спитой чай и иду на службу.
Ты жаришь кошачью ногу и идёшь гулять.
Я возвращаюсь в наш тихий уголок, усталый как собака, — тебя нет.
Что с тобой? Захворала? Умерла?
Моё сердце охватывает смущение, робость, ужас, — я не ем даже кошки!
Но в эту минуту появляешься ты, в твоей кошачьей ротонде, мехом вверх.
— Дорогая! Что случилось?
Ты рассказываешь, как тебя по костюму приняли было за сумасшедшую и отправили на Слободку-Романовку, где даже доктора одно время сомневались на твой счёт.
И мы до упада хохочем над ошибкой публики и докторов, весело едим нашу кошку и только что хотим слиться в блаженном поцелуе, как отворяется дверь, и в комнату входит наш пьяный квартирный хозяин, сапожник.
— Вон, такие сякие! — крикнет этот добрый человек. — Чтоб духа вашего не пахло! Кошек только едите, сумасшедшие черти! Гнать вас нужно!
Но мы слушаем всё это совершенно спокойно.
Мы знаем, что он только пьян и говорит не серьёзно.
Затем он уходит, ударивши нас всего раз или два, и мы, обрадованные, что избавились от такого неприятного посетителя, начинаем приносить пользу человечеству: бьём гнусных врагов его, против которых не помогает даже персидский порошок.
Но на сегодня довольно. Темнеет! Победоносная охота кончена.
И мы садимся в темноте, чтоб не жечь керосин, рассказывать друг другу разные романы и повести.
А за стеной война: сапожник бьёт жену, а у нас на душе так тихо, так чудно, так хорошо.
И мы ложимся и лишь только закрываем глаза, как видим во сне, что снова попали на Сахалин, будто нас опять заковали в кандалы.
