* * *
Утро.
Русоволосый, голубоглазый мальчонка помогает Трубникову натянуть сапог.
— Еще раз, взяли! — командует Трубников. Они тянут сапог за ушки и обувают ногу.
— Молодец, Петька, силен, — хвалит Трубников мальчонку.
— Это на войне тебе руку оторвало? — спрашивает мальчик.
— Ага.
— У, фрицы проклятые! — повторяя не раз слышанное от взрослых, говорит Петька.
Попив воды из кадки, Трубников накидывает шинель и выходит на улицу.
Улица густо замешана толстой черной грязью. По закраинам апрельское солнце уже просушило землю, выгнало из нее зеленую траву, желтые и синие цветочки. Сейчас видно, что уцелело куда больше изб, нежели казалось ночью.
Перебравшись по мостку через канаву, бурлящую водой, Трубников увидел слева по другую сторону улицы длинный приземистый сарай под соломенной, зияющей огромными прорехами крышей. Возле распахнутых ворот высится груда раскисшего навоза. Он осторожно переходит улицу. Сапоги вязнут в грязи, его заваливает влево, в перевес тела, — словом, это ему не просто, вроде как перейти речку вброд.
Из ворот коровника выходит старуха с подоткнутым подолом и, прикрыв козырьком ладони глаза, глядит вверх, на остатки крыши.
— Здравствуй, бабушка, — говорит Трубников, подходя. — Ангелов божьих высматриваешь?
— А тебе что за дело? — огрызнулась старуха с узким носатым лицом и сухими, тонкими губами.
— Так, к слову, на земле сейчас больше интересу. Это у вас что коровник?
— Аль ослеп? Не видишь?
Трубников видел в полутьме сарая загаженные стойла, желоб, полный мочи и навоза, смутно темнеющее тело лежащей коровы. Дальше хлев не проглядывался.
— А ты кем тут работаешь? — спрашивает он старуху.
— Скотницей, — неохотно отвечает старуха, вычесывая граблями соломенную крышу.
— А доярки где?
— По домам сидят.
— Это почему же?
— Чего им тут делать! Оголодала вконец скотина, навозом доится. — В нудном, скрипучем голосе старухи горечь.
— Ну-ка, зайдем!
Трубников шагнул в смрадную полутемь коровника. В навозной жиже лежит около десятка коров, похожих на рогатых собак — так мелки и худы их изможденные голодом тела. Голубое небо глядит на них в разрывы соломенной крыши, отблескивая в печальных глазах.
— Корма еще осенью кончились. Подстилку скормили, вон крышу скармливаем. — И старуха тонко всхлипнула.
— А чего на луг не гоните?
— Да, милый, они ж подняться не могут!
— Ступай по домам, старая, приведи сюда доярок. И кнут раздобудь. Ясно?
— Так точно! — по-солдатски гаркнула старуха. Длинноликая, носастая, угрюмая, она вдруг поверила, что этот незнакомый, умеющий приказывать человек спасет от гибели несчастных животных, улыбнулась ему тонкими губами, еще выше забрала подол и кинулась вон из хлева.
