— Поспи, моя хорошая. А я с тобой посижу тихонечко.
— Мама! Я жить не хочу больше, мама!
Аня бросилась к Наташе, прижалась. Мамины руки гладят тихонько по спине. Как в детстве. Хорошо, что Пети нет дома. При нем не получилось бы так выплакаться — до конца, до самого донышка.
— Все-все-все, моя хорошая, — журчит над головой нежный голос. — Все будет хорошо. Ты у меня красавица.
— Спой что-нибудь…
Спеть? Когда она пела-то в последний раз? Был соловей, да весь вышел.
— Про акацию…
— Да я уж и не помню.
Сколько лет прошло? Виктор брал гитару, послушно отзывающуюся звенящими аккордами, перебирал струны, и они пели на два голоса:
Целую ночь соловей нам насвистывал,
Город молчал, и молчали дома…
Анечке тогда было года три. Или четыре. Странно, что она помнит. Целая жизнь прошла с тех пор.
Белой акации грозди душистые
Ночь напролет нас сводили с ума…
Ночи напролет бродили они по пустым гулким улицам. В палисадниках цвела сирень. Не акация, а сирень. Витя легко перемахивал низкий штакетник, ломал упругие ветви и осыпал ее охапками — сиреневыми, белыми, лиловыми. А потом они при танцующем свете уличного фонаря искали цветы с пятью лепестками — приносящие счастье. Витя находил быстрее и отдавал свое счастье ей…
Сад был умыт весь весенними ливнями,
В темных оврагах стояла вода.
Боже, какими мы были наивными,
Как же мы молоды были тогда…
Казалось, что все впереди — любовь, радость, надежда. И она целую вечность будет засыпать на любимом плече и просыпаться от поцелуев. Куда это ушло? Треснуло, разбилось хрупкое счастье, пролетело мимо, растаяло…
Годы промчались, седыми нас делая,
Где чистота этих веток живых?
Только зима да метель эта белая
Напоминают сегодня о них…
Как мама чудесно поет… Почти забыт ее прозрачно-хрустальный голос. «Только зима да метель эта белая…».
Осыпаются белые цветы акации, летят, подхваченные ветром, вихрятся за окном, замерзают снежинками, падают мокрыми хлопьями, укрывают белоснежным одеялом серые истоптанные тропинки, черные голые деревья, мокрые брошенные скамейки, хлюпающую грязь на мостовой, летящую из-под колес красных «Жигулей».
В холле второго этажа было душно. Сотрудники поликлиники — от главврача до санитарок — организованно сосредоточились гудящим ульем, сидя на стульях, принесенных из кабинетов. Те, что помоложе и повеселее, вольно устроились на подоконниках, бравируя свободой от былых условностей, утративших прежнюю неоспоримую власть.
Собрания проводились постоянно, заполняя вечера после окончания рабочего дня.
