Аня искоса поглядывала на знакомый до мелочей профиль: высокий лоб, без изгиба переходящий в прямой, чуть тяжеловатый нос, твердо сжатые губы, упрямый подбородок. Хотелось дотронуться ласкающей ладонью до аскетично впалых щек, выбритых до синевы, но было страшно, что Макс недовольно вздернет головой, стряхивая непрошеное прикосновение.
— Ну и с какой стати ты явилась? Я сто раз объяснял: мама у меня пожилая, ей нужен покой.
— Надо было, вот и пришла. Я это… В общем, ты понимаешь. Я беременна.
Машина испуганно метнулась в сторону, к обочине, и, недовольно взвыв, резко остановилась.
— Однако! Шуточки у тебя идиотские!
— Это правда. Я у врача была. У нас будет ребенок.
— У нас? Интересная постановка вопроса! А меня ты спросила?
— А ты не хочешь?
— Представь себе, нет. Я не готов, понимаешь? И терпеть не могу, когда мне навязывают заведомо безвыходную ситуацию. Вот когда я тебе скажу, что мне нужен ребенок, тогда и поговорим. У меня пока другие планы. И тебе, между прочим, учиться надо. Надеюсь, ты не собираешься всю жизнь медсестрой пробегать?
— Что в этом плохого?
— Ладно, проехали.
Машина тронулась, набрала скорость, вырвалась за город и понеслась по пустынному шоссе. Дикий ветер, не стреноженный деревьями, не прирученный домами, гнал с асфальта сухой снег и уносил в поля. На ветровом стекле плели недолговечное кружево снежинки. Максим включил дворники и разорвал снежную паутину.
— Ань, чего молчишь? Обиделась? Ну извини. Просто так неожиданно. Я и не думал.
— А что ты думал? Что я, как собачка, буду бегать за тобой по первому зову? Захотел — приласкал, захотел — дал пинка.
— Опять ты начинаешь. Я не могу все время посвятить тебе. У меня есть работа, друзья, мама, обязанности, наконец.
— Только меня нет…
— Прекрати. Прекрасно знаешь, как я к тебе отношусь.
— Я тебе верила. Думала — мы всегда будем вместе. А оказалось — я одна. И дома, и с тобой. Сто лет одиночества…
— Какие еще сто лет? Мы всего полгода знакомы. Вечно ты все преувеличиваешь, — недовольно поморщился Максим.
Не понимает. Он ничего не понимает. С Белкиным слова летали, как шарики пинг-понга. Аня подала, Белкин отбил. Ему ничего не надо было объяснять, он любую подачу ловил на лету: слова, взгляды, мысли. А с Максом слова становятся квадратными, угловатыми; цепляются за выступы придуманных условностей, переваливаются с боку на бок неповоротливыми тушами, застывают, увязнув в бессмысленной трясине, и тонут с омерзительным чавканьем.
