— Горе луковое! Ну что с тобой делать? Мало мне хлама в доме, так ты еще тащишь. Ну-ка, показывай карманы.
Андрюша, не переставая реветь, покорно вывернул карманы, и на землю градом посыпались камни.
— Вот! Что я говорила! — торжествующе воскликнула Татьяна и, поддернув Андрюшу за руку, решительно потащила его к дому.
— Мам! Умираю — хочу пить! — хныкал по дороге малыш. — Купи мне умиралку!
— Вот вымогатель, — посетовала Татьяна.
— Ура! Я — помогатель! — обрадовался Андрюша.
Аня вновь восхитилась детскому умению перестраивать слова, придавая им непредвиденный смысл.
— Вот вы где! — у подъезда стоял Виктор и улыбался навстречу. — С приездом!
Родной, любимый, единственный папка, о котором так сладко плакалось по ночам в подушку и чье лицо почти стерлось из памяти, был рядом, так близко, что его можно было потрогать. Он был все тем же: серо-голубые глаза, обрамленные стрелками белых морщин, ярко сияли на загорелом лице; волосы поредели, но по-прежнему легкомысленно распадались в стороны от косого пробора неровными прядями: справа — побольше, слева — поменьше. Вот только светлее стали, подернутые серебряными нитями. И ростом отец стал гораздо ниже: раньше она утыкалась носом ему в живот, а пряжка ремня больно колола подбородок. А сейчас наклонила голову, чтобы пристроить ее на отцовское плечо. Глаза пронзительно защипало, но отец, слегка отстранившись, нарочито грубовато, маскируя дрогнувший от волнения голос, скомандовал:
— А ну-ка, покажись, какая ты стала! Худющая — ужас! Тебя там совсем не кормили? Да ты выше меня, кажется?
Глаза его влажно заблестели, и Аня торопливо ответила:
— Нет, не выше. Мы с тобой одного роста, — и при этом мысленно добавила: «Мы с тобой одной крови — ты и я».
— Ладно, хватит уже обниматься, — вмешалась Татьяна, ревниво ограждая любопытного Андрюшу от сомнительной сцены возвращения блудной дочери.
Ночевать Аню устроили в кухне, на раскладушке. Одну комнату занимала Марина Николаевна, а другую делили на троих отец, Татьяна и малыш. Она уснула быстро, смертельно устав после рева самолетных двигателей, гудения автобуса, постукивания на рельсовых стыках вагона метро, плавной монотонности ленты эскалатора, хаотического бега прохожих. Сквозь сон пробивались голоса: раздраженный — Татьяны, наивно-простодушный — Марины Николаевны, плачуще-требовательный — Андрюши, мягкий, нежный, любимый — отца. Они лились, переплетались и распадались, пока не объединились в единый убаюкивающий поток, из которого вынырнули два, приглушенно звучащие за стенкой.
