Она махнула рукой, пожала плечами и при этом презрительно надула губы, как маленькая школьница, которой предлагают поиграть дошколята. Даже немец засмеялся — этот все подмечал.
— Ничего с ними не случится, — сказал он. — Не размокнут.
Я сердито взглянул на него, а он:
— Отличные у вас велосипеды. У меня такого не было, когда я в вашем возрасте ездил по этим дорогам, — и он обвел рукой вокруг. — А теперь уже поздно на велосипеде кататься. Да и по этим дорогам, — добавил он и рассмеялся.
Прежде чем я успел что-нибудь сказать, он легко, но решительно взял меня за плечо и повел ко входу в ресторан, где уже ждала Анка.
Я позавидовал ребятам на сцене. Отрывали они что надо, в темпе и ловко, не глядя на мелкие фальшивинки, которые часто вырывались из их стареньких дешевых инструментов. Их было четверо на возвышении в углу зала, все одинаковые, как вырезанные из журнала мод: расхлестанные зеленые рубашки «поло», челочки а-ля Титус, как говорят местечковые парикмахеры, и штампованные морды — наглость и тупая мечтательность; они сели за старые инструменты, парень со взъерошенной рыжеватой бородкой потянулся за желтым тромбоном, дунул в эту изогнутую трубу, пара мягких, хриплых тонов, взмах руки… И тут же причудливо откликнулось пианино, ободранное, точно с морского дна добытое, у ударника инструменты — будто их с крыши сбросили, одна гитара еще как-то держала фасон, красиво инкрустированная, блестящая, с зеленым попугаем, сверкающим красным глазом…
Я завидовал этим ребятам-музыкантам, хоть и вовсе не знал их, — мне казалось, что у них нет никаких забот, что у них нет такого страха и такой грусти, как у меня, хотя мне всего лишь какой-то час назад стало скверно, а до этого я был вполне доволен жизнью, беспечален и почти счастлив. Они такие свободные, самостоятельные, зарабатывают на себя, подрядились тут на весь нынешний сезон, прошлый они провели где-то в другом месте, кто знает, где проведут следующий, играют свои джазовые оркестровки идиотских песенок, получают за это деньги и место, где спать, и армия их не ждет, и о жизни они наверняка знают больше моего…
Я думал о них растроганно, потому что пропустил уже несколько рюмок. Бог свидетель, я не хотел пить, это как-то само собой вышло, оттого, что на столе появилась бутылка коньяку, которого я в жизни не пил, я вообще-то пил мало и пробовал только водку, вино «Тур» и вермут «Зелена Гура» — семнадцать злотых бутылка, а тут вижу вдруг перед собой обычную поллитровку с золотой наклейкой и звездочками, и бутылка эта стоит пятьсот злотых — простому человеку десять дней работать, все равно где: на фабрике или в конторе, меня при виде ее прямо в дрожь кинуло, и я сначала не хотел пить, слово себе дал, что не буду, потому что это ужасная гнусность — лакать такую дорогую штуку, когда другой дай бог как вкалывает и в жизни не сможет себе позволить этакую сумасшедшую роскошь, но потом, когда немец начал выкобениваться из-за рюмок — ему, видите ли, рюмки не понравились, коньяк-то, оказывается, пьют из маленьких круглых или из больших на короткой ножке, тоже круглых, только сужающихся кверху, а тут подали стаканчики по сто граммов, как для простой водяры, ну я и подумал про себя: если уж ты так выдрючиваешься, то я тебе покажу, в конце концов, парень я молодой и такая дорогая водка, будь то хоть коньяк, хоть кобыльяк, наверняка послабее нашей пролетарской, и я не окосею, поэтому я быстро налил эти стопки дополна и, прежде чем они успели что-нибудь сказать, поднял свою бадью и сказал:
