— Разврат?! — завопил тип. — Я бы вам показал разврат! Да мы таким развратом то и дело занимаемся! Ну, скажи, Зюта, занимаемся?
— Занимаемся, — честно призналась женщина. — Занимаемся, Зютек, где только удастся. И уже не первый год, чтоб вам завидно было, — адресовалась она к дежурной.
— Мне завидно?! — презрительно возмутилась та. — Еще чего!
— Да где там не первый год! — кричал тип. — Уже пятнадцатый год идет с божьей помощью!
— Значит, еще тот у вас запал, если не надоело, — вставил с каким-то кудахтаньем делопроизводитель.
Так они трепались еще немного, полусердито-полушутливо, но тут вмешалась Анка:
— Тогда я возьму номер с этой дамой, а вы с этим человеком.
И подала наши заполненные листки.
Дело быстро было улажено, и тот тип перехватил меня в коридоре:
— Это ваша, такая деловая?
— Что значит ваша?
— Я спрашиваю: ваша баба?
Мне пришлось кивнуть, иного не оставалось.
— Так вот, — продолжал он, — сейчас мы пока трали-вали, а вечером, по-тихому, вы к своей, а моя ко мне, хи-хи! Вот и обставим их, бюрократов, чтоб им кисло было!
Он пожал мне руку, хлопнул по плечу, все время приглушенно смеясь от радости.
Я не знал, сказать ли об этом Анке, чтобы не вышла какая-нибудь глупость, но она сама вскоре спросила:
— Тот битюг уже говорил с тобой?
— Какой битюг?
— Да не строй ты дурака! Кто к кому переходит?
— Я к тебе, — сказал я, и в животе у меня как будто что-то оборвалось.
Поднялся довольно сильный ветер, толстые и округлые тучи низко передвигались по небу, белая пыль летела со стороны бункеров, когда мы с Анкой вышли пройтись, умытые и причесанные, Анка даже юбку надела, единственную, которую захватила с собой, немнущуюся; в волосах у нее была красная ленточка, и она вовсе не походила на такую, что целые дни гоняет на велосипеде, а больше годилась для «мерседеса», я сказал ей об этом, и она нисколько не удивилась, как будто и на самом деле с завтрашнего дня собиралась ездить на «мерседесе».
Мы шли той самой дорогой, как и тогда, с группой, теперь тут было пусто, и сырой от листьев и влажной земли воздух и бункеры даже производили большее впечатление, можно было хоть кое о чем подумать.
В бассейне Евы Браун стояла зеленая вода, подернутая густой ряской и лягушечьей икрой, на обломках бетона, чуть торчащих над поверхностью, сидели большие лягушки — грузные, серые, с черными крапинками и совсем розовые, я впервые таких видел, поэтому поплевал сверху, пытаясь их спугнуть, чтобы посмотреть, как они плавают, но они сидели неподвижно, словно мертвые или выбитые из камня.
