— Бичевать, что ли?
— А хотя бы. Зачем-то ведь люди бичуют. Тоже себе не враги.
На этот раз водитель думал долго и ответил серьезно:
— Нельзя. Избалуюсь. Я за баранкой восемь лет, с армии. Всего две аварии, и то не я виноват, меня стукнули. Так что водить умею. А больше мне себя уважать не за что.
— Ну раз так, — пожал плечами Антоныч и не окончил фразу — потерял интерес к разговору.
— Мир поглядеть — оно, конечно, ничего, — проговорил водитель. — Только ведь надо человеком остаться.
Антоныч выслушал это равнодушно и не возразил. Он уже был человеком. Отработал. Хватит.
На развилке самосвал повернул к карьеру, а Антоныч сошел и оказался в поселке дорожников. Поселок был небольшой, домов на тридцать, но при всех атрибутах населенного пункта: среди изб и бараков стояли магазин, столовая и даже парикмахерская.
В столовой было четыре блюда. Антоныч пообедал винегретом и борщом, хлеба взял побольше, а на гуляш с компотом тратиться не стал.
Выйдя на улицу, посмотрел на небо — до темна оставалось часа четыре. Пока попутка, пока дорога… Приезжать на новое место вечером он не любил.
Он медленно оглядел поселочек, понял его и, почти не колеблясь, сделал выбор между магазином и парикмахерской. Заодно и постригусь, подумал он и усмехнулся старому, еще школьных лет, анекдоту.
Парикмахерше было лет тридцать пять, глаза робкие, не по профессии. Он повесил рюкзак на вешалку, расстегнул куртку и спросил:
— Сессон делаете?
— Чего? — испугалась парикмахерша.
— Сессон, — повторил он, — самая мода, весь Копенгаген носит.
— А это когда уши закрыты?
Он посмотрел на парикмахершу, понял ее и сказал:
— Да черт с ним, с сессоном. Стриги, как умеешь, и не мучайся.
— Я ж не знаю, как вам нравится.
— Как сделаешь, так и понравится. Он сел в кресло и прикрыл глаза. Руки у женщины были легкие и бережные, хорошие руки.
— Чему вы улыбаетесь? — спросила она.
— От удовольствия…
А забавно, думал он, ведь как пострижет, так и выпадет жить дальше. Сюда пришел вроде как бичом. Оставит гриву подлинней — придется хипповать. Оболванит — значит, только из заключения, тоже неплохо: мужики опасаются, бабы жалеют.
— Голоду помыть?
Он кивнул, и женщина принесла железный кувшин с горячей водой. Ручка была обмотана тряпкой.
— Сервис у вас тут, — сказал он, — как в Амстердаме.
Женщина постригла коротко, но не оболванила: лицо в зеркале выглядело уверенным и даже красивым — густые брови, волосы от пробора крутой волной, длинный шрам на худой щеке.
