Она развела руками, словно желая подтвердить справедливость своих слов.
— Женщина в моем положении обязана поесть. Вдруг будет двойня или даже тройня, — так говорила моя бабушка.
И она исчезла за дверью кухни.
Ну да, снова ее бабушка. Все знает со времен турецкой и британской администрации. Но мудрость бабушки им не поможет, если внезапно из пустыни возникнут солдаты в ботинках с шипами — «калашниковы» на плечах, а на устах — призывы резать евреев: итбах-ал-йахуд. Нафтали умеет владеть собой. Хладнокровие сослужило ему службу уже тогда, когда он выдержал натиск вод в канализационных колодцах и когда ему удалось освободиться из психиатрической больницы. Так что хладнокровие и сейчас должно ему помочь, не спасет их армия, сражающаяся на дальнем севере или в пустыне на юге, а тут уже идут с востока желтые танки и бронетранспортеры. Он знал, что именно так все произойдет, и потому планировал их бегство весь год, со дня свадьбы, и постарался как можно быстрее завершить дела, когда жена поведала ему, что скоро он станет отцом. Нафтали своими силами установил аварийную лестницу и упаковал рюкзак.
— Скорее! — крикнул он в сторону кухни.
— Сейчас, милый! — услышал ее голос сквозь шум жарящейся еды. Конечно же, она уверена, что они не заметят нас. Великие члены Синедриона, похороненные в скалах недалеко от их дома, защитят нас, или, быть может, защитит нас бабушка, рассказывающая о том, как турки спасались бегством, и о том, что ждет всех врагов Израиля, и про то, как генерал Алленби въехал на коне в узкие улочки иерусалимского Старого города.
Он ворвался в кухню.
— Нурит! — глаза его были полны мольбы, губы шептали: — Нурит, — ее имя, которое он произносил в ночи.
Она вышла из кухни в спальню, Нафтали — за нею. Надела платье, обратила к нему взгляд и спросила:
— Куда бежать? — и повторила: — Куда бежать, господин Онгейм, ведь тут наш дом! И он не знал, что ответить госпоже Альдоби. Ибо тот, кто не знает, что такое приклады винтовок, и крики «раус», и выстрелы на Умшлагплац, — даже если он изучил опыт всех поколений, живших в Иерусалиме, — не знает истинной правды.
Нафтали закинул на спину ранец, надел шляпу, вернулся в комнату и подал госпоже Альдоби ее шляпу. Пальцы ее коснулись широких полей шляпы, как будто стряхивая с них пыль последнего лета. Он специально купил ей эту шляпу на случай бегства. В те времена газеты возвещали, что войны не будет в ближайшие десять лет, и если даже она вспыхнет, результаты ее заранее известны, поскольку битву определит не количество стали, а качество человека. И тогда Нафтали попросил у жены извинения, вошел в магазин и через минуту вышел оттуда с коробкой в руках. «Дорожная шляпа», — торжественно возгласил он, открыл коробку и указал на белую подкладку шляпы: против зноя и дождя. Голос его был серьезен: невозможно без шляпы, госпожа Альдоби, когда газеты пишут о качестве против количества, — надо подготовиться к спасению. Она ответила, что члены семьи Альдоби никогда никуда не бежали. Нафтали процедил насмешливо: так-то оно так. Следящий за очередью на такси объявил: Тель-Авив, Тель-Авив, продавец газет громко выкрикивал о нашей линии Мажино вдоль Суэцкого канала. «У моего отца был пистолет, — шептала госпожа Альдоби, — и мы, дети, насыпали песок в мешки, которыми закладывали окна».
