— Я тебе на слово поверю, не надо ничего доказывать, — то, что у него все равно ничего не получится, я договаривать не стала. — Забирай свои деньги и проваливай.
— Не понял?
— Пятьдесят тысяч, это вчерашняя цена. Сегодня — семьдесят.
— Почему не шестьдесят?
— Мне нечетные числа больше нравятся.
— Давай договоримся, половину сейчас, половину, когда вернемся, — попытался поторговаться он. Не на ту напал.
— Все сейчас, — не согласилась я с предложением.
— Слушай, Миля, я понимаю, что ты пытаешься мне отомстить за тот давний случай. Но сама подумай, между нами ведь ничего не было!
Что соответствовало действительности. Я была несовершеннолетней, а мою маму-судью и папу-прокурора Илья боялся больше, чем черт ладана. Свою выгоду он всегда чуял, а отсидка за изнасилование несовершеннолетней дочери больших начальников к радостям жизни не относилась. Поэтому у нас все ограничивалось невинными прогулками под луной.
Так как Илья стоял почти у самой двери, я его слегка толкнула и щелкнула замком. Илья выругался за дверью и ушел. Я пошла на кухню пить чай. Мама была права, когда после моих жалоб десять лет назад гладила меня по голове и приговаривала, что все образуется, этот гад не единственный мужчина на земле, и вообще этих мужиков при желании можно найти сколько душа захочет, и на сколько здоровья хватит. Я тогда ей не верила и думала, что мать может знать о моей разрушенной вечной любви. Оказалось, что все может знать.
На кухне, в том месте, где вчера разлилась валерьянка, лежала моя кошка Милка, выгибала спинку, вытягивала лапы и стонала. Вчерашний перебор валерьянки с сигарой дался ей тяжело. Трогать ее я не стала, кошка была невменяемая. Если к обеду не придет в себя, придется нести к ветеринару. Наблюдая за самочувствием кошки, я решила, что Елена вряд ли придет клеить обои, и пора начинать ремонт своими силами, поэтому выбрала самое простое дело — покраска различный поверхностей. Молоко за вредность стояло в холодильнике.
Илья вернулся через два часа и принес семьдесят тысяч. К тому времени я уже заканчивала красить батарею пожертвованной соседями краской. Весь подъезд уже знал, что я затеяла ремонт, поэтому мне несли, у кого что лишнее завалялось. Я уже разжилась клеем, половиной банки белой краски, и разномастной кафельной плиткой, оставшейся после ремонта как минимум в семи квартирах. Всю голову сломала, куда ее пристроить, потому что если положить ее в ванную, то знакомым останется лишь крутить пальцем у виска, и окончательно утвердиться во мнении, что вкуса у меня не было, и уже не будет. Но и выбрасывать добро я не хотела.
