Он говорит:
— Огня не найдется?
Мое сердце забилось слишком часто. Чаще, чем хотелось бы. От этого у меня во рту кислый привкус. Я протягиваю ему зажигалку.
Постараться различить черты его лица, хотя бы угадать. У меня разгорается любопытство. Он берет зажигалку.
Но прикуривать не торопится.
— Я принял вас за вашего брата.
Я говорю:
— Вы никак не могли принять меня за моего брата. У меня его нет.
— Ну как же, есть, — говорит он, — Просто он как негр, у которого вдруг появился бы белый брат.
Начало многообещающее. Что он за птица? На пьяного не похож. Скорее всего, это один из любителей гашиша, которых полным-полно в гостиницах и пансионах, один из ненасытных курильщиков кифа[6].
Он говорит:
— Вы случаем не мосье Ваэд?
В такое время? Я не верю своим ушам. Да, нужно быть готовым ко всему.
— Нет ничего более вероятного.
Да, я говорю: «Нет ничего более вероятного» — с нерешительной и удивленной улыбкой, испытывая безмерное облегчение. Он говорит:
— Я так и думал. Как лицо под маской, которую нет сил больше терпеть. Только лицо это — со своей черной плотью, черным одиночеством, со своими желаниями, потемками, полными подозрений, неистовства, неясных угроз. Неясных угроз…
— Кто вы? — Я начинаю закипать. — Чего вы добиваетесь?
— Не знаю. Ничего.
— Далеко же мы так продвинемся.
Он говорит:
— По мне, так все хорошо. В сущности, для меня даже лучше, чтобы все было так, чтобы между миром и мною оставался этот свободный проход, который, стоит мне захотеть, тотчас становится непреодолимым, несмотря на его видимую пустоту. Да, рядом, совсем рядом с остальными и вместе с тем очень далеко.
— Я намеревался прогуляться по центру города, но теперь…
— Часто случается, что центр погибает, но вокруг все возрождается сызнова.
— Теперь все, мне не хватит времени.
— Время стирает вопросы, мосье Ваэд.
— Отдаю должное вашему красноречию. Вы не вернете мне зажигалку?
— От слова ничего не сбудется. Если вы обратили внимание, я еще не прикурил.
— Ах да, конечно.
Сам не зная почему, я улыбаюсь, и это улыбка единомышленника. Меня снова волнует и притягивает окружающее: эта бесшумная ночь, продырявленная светом фонарей, эта ясность и он, возникший подобно Арлекину.
Впрочем, в отношении него я так ничего и не смог угадать. Я не знаю ни кто он, ни каков он. Его язвительный голос звучит молодо. В этих потемках ничего не разглядеть.
Теперь уже я сам не тороплюсь возобновить путь. Я слушаю его голос не без удовольствия. Я уже знаю, что проявлю столько терпения, сколько понадобится.
