В первые дни дядя и Карл, разумеется, частенько беседовали; Карл, в частности, рассказал, что дома немножко, но с охотою играл на фортепьяно, правда, на этом поприще он сделал только первые шаги, с помощью матери. Карл вполне сознавал, что такой рассказ — одновременно и просьба о фортепьяно, но он уже достаточно осмотрелся, чтобы понять: экономничать дяде совершенно незачем. Все же эта его просьба была выполнена не сразу, лишь дней через восемь дядя чуть ли не против воли признался, что фортепьяно привезли и Карл может, если угодно, пронаблюдать за его доставкой наверх. Занятие это было хотя и нетрудным, но при всем том ненамного легче самой работы, так как в доме был специальный грузовой лифт, спокойно вмещавший целый мебельный фургон, — в этом-то лифте и подняли инструмент в комнату Карла. Сам Карл мог, конечно, поехать в этом лифте вместе с инструментом и грузчиками, но, поскольку рядом был действующий пассажирский лифт, Карл поднялся на нем, с помощью особого рычага держась все время на уровне соседнего лифта и через стеклянную перегородку пристально рассматривая прекрасный инструмент, ставший теперь его собственностью. Когда фортепьяно уже стояло в комнате и Карл взял первые ноты, он так по-глупому обрадовался, что, бросив игру, вскочил, отошел на несколько шагов и, подбоченившись, решил просто полюбоваться подарком. Акустика в комнате тоже была превосходная и способствовала тому, чтобы первоначальное ощущение, будто его поселили в железном доме, совершенно исчезло. Ведь в самом деле дом казался железным только снаружи, в комнате ничего такого совершенно не замечалось, и никто не сумел бы обнаружить в ее убранстве ни единой мелочи, которая, хоть как-то нарушала бы идеальный уют. На первых порах Карл многого ожидал от своей игры на фортепьяно и даже осмеливался перед сном подумывать насчет того, как бы ему через эту музыку непосредственно повлиять на американскую жизнь. Действительно, странное возникало ощущение, когда он у распахнутых, выходящих на шумную улицу окон играл старую солдатскую песню своей родины — солдаты поют ее вечерами, устроившись в казарме на подоконниках и глядя на угрюмый плац, — но стоило ему бросить взгляд на улицу, и он видел: она все та же — малая частица исполинского круговорота, который невозможно остановить ни на секунду, если не знаешь тех сил, что приводят его в движение. Дядя терпел игру на фортепьяно, ничего против не говорил, тем более что Карл, опять-таки в угоду дяде, лишь изредка позволял себе помузицировать; однако же дядя принес ему ноты американских маршей и, конечно, национального гимна тоже, но одним только удовольствием от музыки, пожалуй, не объяснить, почему как-то раз он безо всякого намека на шутку спросил Карла, не хочет ли он научиться играть также на скрипке или валторне.
