— Ну, тут пришел Р.: объяснил. Я с горя и курить начал.
Н. Е. в доказательство смущенно вынул и показал коробку папирос.
— Ну, как же вы доехали?
— Доехал, положим, хорошо. Р. — хороший он человек — сейчас же повел меня на пароход, представил всем.
— Дамы были?
Н. Е. отвечает не сразу, улыбается и нерешительно говорит:
— Были.
— Смотрите, смотрите, — говорит доктор, — он весь сияет.
Совсем юное еще лицо Н. Е. действительно сияло. Голова его слегка ушла в плечи, он сидит и словно боится пошевелиться, чтобы не разогнать приятных воспоминаний. Только глаза, красивые, лучистые, смотрят, не мигая, перед собой.
— Ну, рассказывайте же, молодой тюлень, — кричит доктор.
— Да что рассказывать, — медленно, не торопясь начинает Н. Е., — видите, в чем дело. Ехала на том пароходе одна дама.
— Гм… дама, — басом перебивает доктор и крутит усы.
— Да не дама… дочь у нее, — смущенно дополняет Н. Е.
— Дочь?.. Черт побери.
— Четырнадцати лет.
— Что? Ха-ха-ха. Вот так фунт…
— Такая симпатичная, просто прелесть. Мы с ней рыбу удили.
— После зарока-то?
Н. Е. совсем смущен. Мы все хохочем.
— Да вот, — разводит он смущенно руками, — так уж вышло… Рыбы много… Только успеваешь закидывать удочки… И так еще: сомок сорвется, а какая-то рыбушка боком на крючке. Три раза так вытаскивали. Я нигде никогда столько рыбы не видал…
— У нас нынче Н. А. из револьвера застрелил рыбу.
— А вот скоро кета пойдет, — здешняя рыба, — с моря; она прямо стеной плывет, одним неводом их до двух тысяч пудов вытаскивают враз.
— В пятнашки с ней играли, — говорит тихо Н. Е.
— С кем? С кетой? Да он совсем влюблен, — орет доктор, — нет, ему песни надо петь.
Доктор снимает гитару и говорит:
— Ну, слушайте.
Он поет, а Н. Е. так и замер.
— Хорошо?
— Хорошо, — чистосердечно признается Н. Е. и улыбается.
Белые зубы его сверкают, глаза видят другой свет.
— Да ну вас к черту, уходите, — смотреть завидно…
— И то: ехать пора.
— Да как же вы поедете?
— Да вот: свезут на берег, а там версты две берегом… трава высокая по пояс, да мокрая…
— А как вы спите без подушки, одеяла?
— Так и сплю, — теперь ящик какой-то под головою.
Как мы его ни удерживали, как ни пугали барсами и тиграми, Н. Е. ушел.
Дождь будет мочить его, будет один он пробираться темной ночью в мокрых камышах. Что ему дождь, камыши, тигры? Весь охваченный пеньем и памятью встречи, он будет идти, и кто знает, эта прогулка не будет ли лучшей в его жизни?..
— Экая прелесть, — говорит доктор после ухода, — сколько ему лет?
