Кто-то спросил шейха:
— Ты ведь, дядя, всю жизнь голодал. Отчего же именно сегодня?..
Метнув в него испепеляющий взгляд, шейх Али прервал говорящего:
— На сей раз, Абдель Гавад, дело слишком затянулось. Понял, ты, бестолочь?
Другой крикнул:
— Ну ладно, брат, раз ты такой голодный, отчего не сказать нам? Мы б тебя накормили. Зачем городить глупости?
— Да разве я у вас чего-нибудь прошу? — напустился на него шейх Али. — Стану я попрошайничать тут, в нищей деревне! Да вы сами голодаете не меньше моего! Зачем мне ваша милостыня?.. А не даст — я знаю, что мне делать.
Тут снова вмешался Абдель Гавад:
— Если б ты работал, не пришлось бы тебе голодать, бесстыжие твои глаза.
После этого ярость шейха Али достигла предела. Он стал размахивать палкой и возопил, обращаясь попеременно то к толпе, то к небу:
— А твое какое дело, Абдель Гавад, сын Ситт Абуха? Я не работаю, потому что не хочу, не умею. Нету для меня работы. Разве вашу работу можно назвать работой? Пускай ослы так работают! А я не осел! Я не могу надрываться целый день в поле, подобно волу. Будьте прокляты вы и ваши отцы, быдло вы безмозглое! Клянусь пророком, если даже мне суждено умереть с голоду, я все равно не стану работать так, как вы.
Люди невольно смеялись, несмотря на опасный оборот, который приняла эта история. Шейх Али выпрямился во весь рост и торжественно изрек:
— Итак считаю до десяти и, если стола не будет, отрекаюсь и преступаю заветы.
Казалось, шейх воистину исполнит угрозу, и тогда произойдет непоправимое.
Шейх снова принялся считать. Лоб его весь лоснился от пота. Полуденный зной делался невыносимым. В толпе даже стали перешептываться, что кара господня, возможно, уже начала действовать и эта ужасная жара не иначе как провозвестие чудовищного пожара, который спалит всю пшеницу, скошенную и нескошенную.
Кто-то снова рискнул предложить:
— Надо принести ему чего-нибудь поесть. Может, он уймется.
Очевидно, эти слова дошли до ушей шейха Али, хотя он и продолжал считать громким голосом. Он обернулся к толпе и сказал:
— Чего поесть, цыганский вы табор? Вашего заплесневелого хлеба и червивого сыра? Это вы называете едой? Клянусь верой, не замолчу, покуда не увижу вот здесь, на этом самом месте, стол и на нем пару цыплят.
По толпе пробежал ропот, а какая-то старуха сказала:
— Я сварила сегодня малость бамии[18]. Принести тебе?
Шейх Али огрызнулся:
— Замолчи, женщина. Какая еще бамия? Заместо мозгов у вас бамия, и вся деревня воняет прокисшей бамией.
