Я попытался узнать имя загадочной дамы, но безуспешно.
— Думаю, она тебе не понравится, — сказал Алек. — Слишком утонченная, но вообще такая… шаблонная. Хотя ей бы твой интеллект понравился. И говоришь ты гладко. Да, кстати, как там у тебя с вдовушкой? Все еще влюблен? Смотри в оба, а то она тебя женит на себе.
— Она уже пыталась, — вздохнул я и вспомнил, как однажды сказал матери, сидя на кухне, что собираюсь жениться на вдове.
Не успел я договорить, как матушка двинулась ко мне, сжимая в руке нож.
— Еще слово, — вскричала она, — и я воткну его тебе в сердце.
Судя по выражению лица, ей можно было верить.
— У тебя почти такие же чокнутые предки, как у меня, — засмеялся Алек. — Послушал бы ты мою старуху, ну и шум она поднимает. А старик и того хуже. Эдакие ирландские монстры от морали…
Тут я решил, что пришло удобное время запустить руку в его казну еще разок.
— А сколько ты взял в первый раз? — поинтересовался он.
— Около шестидесяти центов, — сказал я.
— Ладно, возьми еще тридцать пять, но не больше. Мне ведь приходится их зарабатывать, — добавил он.
Я согласился, но взял пятьдесят центов — своими поучениями он сам нарывался на то, чтобы его слегка обчистили. В хорошем настроении Алек мог одолжить мне и пять долларов, но по ощущениям это напоминало сеанс у зубного врача. Иногда у моего приятеля бывало и пятьдесят, и все сто долларов, когда он выигрывал на скачках.
Выходя, я услышал доносящееся вслед:
— Как называется тот роман Достоевского… ну, ты говорил недавно? Хочу сказать моей подружке.
— «Идиот», — крикнул я.
— Спасибо, Генри, удивлю ее для начала. Отличное название! Это и впрямь про идиота?
— Да, но о необычном. Твоя подружка будет просто в трансе.
От Алека всегда было так же сложно уйти, как и выставить его, когда он приходил ко мне. Иногда, читая интересную книгу, я не отвечал на стук в дверь. Если это был Алек, я это сразу понимал, потому что он ненавидел торчать в коридоре.
— Это я, Генри, это Алек! — начинал он орать, барабаня в дверь.
Я замирал, словно мышь, едва решаясь вздохнуть. Иногда он пытался меня надуть (понятно же, что я дома) и бесшумно спускался по лестнице, думая, будто я куплюсь и пойду проверять, действительно ли он ушел. Такая глупая игра могла длиться больше часа. У Алека всегда имелось ко мне какое-то срочное дело — по крайней мере ему так казалось, а для меня ничего срочного и важного не существовало, когда я читал. Позже, когда я начал писать всерьез, я и не помышлял о том, чтобы читать посреди белого дня. Я находил чтение почти греховным. Странная перемена взглядов, но, став писателем, я прошел через множество таких перемен.
