— Взгляни-ка, сколько драгоценных вещей накупила жена Сульпиция, — не без зависти сказал Кальв. — Сразу выбросила доход виллы где-нибудь в Апулии… Но у ее муженька хватит вилл и латифундий[71] — и в Италии, и в провинциях. А может быть, для нее раскошелились эти знатные кобели?
Катулл остановился перед матроной и, приложив руку к губам, воскликнул:
— Мои глаза счастливы снова любоваться твоей божественной красотой, прекрасная Постумия!
— О, милейший Катулл! Любезнейший Кальв! Право, мы давно не виделись.
— Тебя так долго не было в городе… — произнес Катулл многозначительно.
— Я два месяца отдыхала с мужем в Байях и чуть не умерла со скуки, — зевнув, ответила Постумия. — Да, я забыла познакомить вас с моими друзьями… Это Гай Анфидий, а это Марк Клавдий, сын сенатора Марцелла.
Юноши слегка наклонили головы, в их быстрых взглядах сверкнула затаенная угроза.
Катулл с преувеличенным обожанием смотрел на красавицу, стискивая зубы, словно от невыносимой страсти.
— Весьма радостно, что тебе позволено гулять по улицам, прелестнейшая Постумия… — говорил он сладким голосом. — Но зато с такой отличной охраной… Твой почтенный супруг может быть за тебя спокоен.
Подвижное лицо веронца мгновенно становилось то идиотски-веселым, то блаженно-хитрым. Глядя на его гримасы, Кальв едва сдерживал смех.
— Мне позволено… С охраной… — повторила матрона; ее брови удивленно и высоко поднялись, зеленые глаза в упор разглядывали Катулла. Клавдий и Анфидий, уловив в словах развязного веронца язвительный намек, нахмурились и сделали шаг вперед. Постумия остановила их повелительным жестом.
— Что ж, я выбираю охрану из самых благородных родов Рима, — насмешливо сказала она. — Мои телохранители, может быть, не особенно разбираются в литературных тонкостях, зато они хорошо воспитаны, не в пример людям, приехавшим из захолустья…
Катулл чмокнул сложенные щепотью пальцы (Кальв не удержался все-таки, хихикнул) и произнес с трагическим пафосом:
— Прости, я не знал, что ты поборница целомудренных нравов и суровой прямоты, подобно обоим Катонам[72]. Что же касается благородства, то предки некоего транспаданца, приехавшего из захолустья, тоже были древнего рода. Правда, они не разбогатели на спекуляциях во времена проскрипций, не ограбили ни одной провинции и не смешали своей крови с кровью иноземных невольников, как это принято в знатных семьях. Они прославились в битвах с тевтонами[73]… — Последние слова Катулл говорил, не скрывая гнева, закипавшего в его груди. Откинув голову и выставив правую ногу, он с дерзким презрением глядел на высокопоставленную матрону и ее спутников.
