Дорога, которую они теперь чинили, была явно прифронтовой. Вдали то и дело слышались глухие, смягченные расстоянием удары орудий.
Смолинцев видел, с какой ненавистью поглядывал Багрейчук на часовых. Убежать бы к своим. А как убежишь, когда в двадцати шагах от тебя торчит часовой с автоматом и в перелесках плавают синие дымки немецких походных кухонь, и слышно, как то ругаются, то гогочут чужие солдаты?
Бей по булыжникам кувалдой, терпи и молчи.
Однажды утром где-то далеко за лесом послышался сначала сдержанный, потом все усиливающийся рокот мотора.
Сбивая колесами макушки деревьев, через лесок едва-едва перетянул самолет и неловко, дав сильного «козла», приземлился у обочины дороги.
На несколько минут он скрылся в облаке поднятой им пыли. Но пыль быстро осела, и стало видно, что это «Мессершмитт-109».
Из кабины выбрался летчик в кожаной куртке и в шлеме с наушниками.
— Арбайтен! Арбайтен![7] — бешено кричал часовой, потому что большинство пленных побросало работу.
Короткорукий квадратный офицер охраны побежал через поле к самолету от своей будки.
— Вас ист дас?[8] —кричал он, перебираясь через канаву с юмористической осторожностью.
Часовому тоже было любопытно, но он опасался, по видимому, уйти со своего поста.
Еще какой-то охранник подбежал к самолету. Втроем с летчиком они обсуждали что-то по-своему.
— Вынужденная посадка, — проворчал Багрейчук.
Немного погодя летчик с офицером ушли в будку.
Затем через час или полтора у самолета появились два немца в комбинезонах. Подняв капот мотора, они долго возились, должно быть, ремонтировали что-то. Из будки приходил летчик и снова ушел. Потом немец в комбинезоне, с жестяным бидоном в руке подошел к часовому. Тот оглядел пленных и поманил Смолинцева.
— Третей зи нэер![9]
Едва Смолинцев подошел, как немец протянул ему бидон.
— Комм мит![10] — сказал он.
Они прошли через поле в кусты. Там стояли под навесом железные бочки с машинным маслом. По знаку немца Смолинцев наполнил бидон.
Когда они вернулись обратно к самолету, ему пришлось заливать масло в мотор. Немец только указывал прутиком, куда лить, и подставлял воронку.
— Гут, — сказал он наконец, отдуваясь, и стал вытирать ветошью руки.
Его товарищ отдыхал в кустах, лежа на брезенте и жуя что-то.
Смолинцеву дали понять, чтобы он проваливал, откуда пришел. Он поплелся назад и, миновав часового, который посмотрел на него без всякого выражения, занял место рядом с Багрейчуком.
— Ну, как? — спросил тот странным свистящим шепотом.
