— Пить!
Из-за перегородки вышла тетя Сима с кувшином в руке.
— Лежи, лежи, нельзя тебе пить, не велено! Ужо вылечишься — попьешь! — заворчала она так же добродушно, как раньше на школьников,
Она обмакнула в кувшине с водой палочку, обмотанную на конце марлей, и, разжав раненому зубы, смочила у него во рту.
В открытое окно было видно, что на дворе повсюду лежали и сидели раненые.
Потрясенный всем этим, Смолинцев вернулся на свою койку и вскоре неожиданно для себя уснул.
Тоня Тростникова в белом халате поверх школьного платья сидела у него на койке, когда он открыл глаза. Лицо ее выражало сострадание и в то же время какую-то значительность.
— Больно очень? — спросила она.
Он отрицательно мотнул головой.
— Ты совсем как настоящий раненый. Тебя на грузовике привезли со станции. Папа говорит, что это контузия.
— А ты почему в халате?
— Я помогала папе при операции.
Смолинцев уставился на нее вопрошающе.
— Ну да. Подавала инструмент и все, что было надо.
— Ты разве не боишься? — Он вспомнил про ампутированную руку в эмалированном тазу.
— Ну вот еще! Я хочу пойти на курсы медицинских сестер. И Майя Алексеевна тоже. Мы уже сговорились, только папа еще не знает.
Она помолчала.
— Там, на крыльце — пленный немец. Говорят, что он сам сдался нашим. Ему будут делать перевязку.
— А кто он такой?
— Не знаю. Послали за переводчиком. Мог бы и папа, но папе некогда с ним говорить.
— Пойдем посмотрим! — Смолинцев приподнялся на локте.
— А ты разве можешь ходить?
— Я уже вчера тут ходил.
Она встала и пошла в коридор, чтобы не мешать ему одеваться.
Немец сидел на крыльце вместе со своим конвоиром, прислонясь к деревянному парапету.
С особенным, трудно изъяснимым чувством разглядывал Смолинцев прямой высокий затылок пленного, его обтянутую потертым зеленоватым сукном спину, словно в них заключалась какая-то нераскрытая еще формула войны. Но нет! Это был обычный человек, такой же, как все, такой же, как они с Тоней. Это казалось удивительным.
Вот пленный повернулся лицом к ним: оно было неожиданно печальным и выражало растерянность и усталость.
На крыльцо вышла Майя Алексеевна и, заметив немца, отпрянула в сторону. Батистовый платок выпал у нее из-за кофточки к ногам пленного. Немец поднял его, слегка встряхнул и протянул учительнице. Но Майя Алексеевна только негодующе взглянула на него, и он в замешательстве положил платок на барьер.
— Пошли! Пошли! — сердито сказал солдат-конвоир.
И оба ушли в дом, очевидно, в перевязочную.
