Он сказал:
— Между прочим, Хворостун крайне интересная личность. Как у вас говорят, типичная.
Он уже полностью овладел собой, и взгляд его снова стал слегка ироничным взглядом, человека со стороны.
— В каком смысле «типичная»? — спросил я. Мог и, конечно, и не спрашивать, но лучший способ помочь человеку высказаться — прикинуться глупей, чем ты есть.
— Типичный отрицательный герой, — ответил он, и опять сквозь усмешку прорвалась горечь. — Шесть лет был директором нашего института. И знаете, на чем погорел?
Я пожал плечами.
Он мягко спросил — сразу и меня, и. Таньку Мухину:
— Вы имеете представление о переливании крови?
Я сказал, что в общих чертах имеем.
— Так вот, консервированная кровь годна для переливания лишь в течение определенного срока…
— Три месяца?
Он удивился:
— Откуда вы знаете?
Я развел руками — объяснять было сложно.
— Впрочем, вы журналист, — ответил он сам, и это было правильно.
Да, я журналист, и я имею представление о куче самых странных, практически ненужных мне вещей. Многое знаю верхоглядски, а кое–что глубоко. Причем у моей эрудиции нет никакой системы. Знаю, например, как прокатывается по. Дальнему Востоку цунами и как строят город на вечной мерзлоте, разбираюсь в устройстве экскаватора и телескопа, вполне прилично ориентируюсь нейрохирургии, собаководстве, туркменской скалолазании, международной политике, боксе, проблемах социалистического реализма… Всего и не упомнить — мало ли с кем сводит командировка в тесном купе, мало ли какие журналы валяются на столах и подоконниках, мало ли каких гостиниц! Мало ли о чем услышишь на «завалинке» в холле, где выговариваются только что приехавшие спецкоры. А главное — мало ли о чем приходится писать самому…
— Тогда вы, вероятно, знаете, — сказал Леонтьев, — чем грозит переливание недоброкачественной крови?
Я кивнул — это я тоже знал.
— Так вот Хворостун, будучи директором института, лично распорядился перелить двум больным кровь из флаконов, простоявших два месяца сверх срока годности. Списывать кровь сложно, стоит она дорого — вот он и заботился о народном достоянии…
Я глянул ему на руки. На кожаной папке для бумаг лежали два тесных неподвижных кулака. В эту минуту он не был человеком со стороны.
Я ждал, что он скажет дальше. Танька тоже ждала, ее пальцы замерли на кромке стола.
Он сказал:
— Больных удалось вытащить. Поэтому нашего уважаемого директора не судили, а просто выгнали…
Я спросил:
— У него есть степень?
— Разумеется. Кандидат наук, удивляюсь, что не доктор. При его организаторских способностях…
