Муж только рукой махнул:
— Глаза на мокром месте: поехала… Чего ж ты плачешь?
— Я люблю Адочку, — всхлипывая и смеясь, отвечала тетя Маша.
III
Жизнь пошла своим чередом, и даже для Иванова наступило затишье после всех его житейских бурь и непогод.
Для Марьи Павловны Адочка явилась надежным оплотом от всех ее прежних невзгод. Опоздают ли к ней с визитом, кухарка ли обсчитает, она думает: «Ничего, у меня есть Адочка». Эта черномазенькая Адочка точно приклеила к себе все сердца. Даже дядя Вава, всегда дороживший своим покоем, ворчавший сперва по поводу осложнившейся жизни, привязался к девочке и, теребя ее, с удивлением повторял:
— Ах ты, черномазая, не отстанешь от нее…
Пришлось как-то Иванову ехать по делам куда-то очень далеко.
Приезжает туда, куда ехал, а там уже ждет его телеграмма: «У Адочки скарлатина, форма легкая — не беспокойся».
На другой день новая: «Осложнение — форма тяжелая».
Дело было в разгаре, даже не было утешения посылать часто телеграммы, — денег не было.
На пятый день он получил такую телеграмму: «Папа милый, приезжай, — твоя Адочка очень заболела».
Озабоченная любовью, маленькая, немного сгорбленная фигурка Адочки, словно выжженная огнем, стояла живая в его сердце. Вспоминались все подробности их разлуки…
Перед отъездом он купил ей скромное платьице. В каком она была восторге!
— Я его надену, когда ты приедешь…
Тетя Маша, по обыкновению, вскрикнула при этом:
— Удивительная девочка, — она ведь и платью рада только для тебя.
Адочка озабоченно твердила:
— Знаешь, тебя Маша, папе очень надо ехать… Он привезет, мне много, много игрушек…
Но, когда наступила минута разлуки, — это было вечером и она была уже в кроватке, — бодрость оставила ее. Когда отец пришел с ней прощаться, она, обняв его, горько заплакала.
— Я же скоро приеду, я привезу тебе игрушек…
— Я не хочу игрушек.
Она овладела собой и озабоченно, рассеянно вертела пуговицу его пиджака, как бы вспоминая, чего она хотела.
— Ты приезжай скорее.
Сказав, она облегченно вздохнула: она нашла в своем маленьком сердце, чего хотела.
Получивши последнюю телеграмму, Иванов в тот же день выехал обратно. Выезжая, он увидел у ворот маленькую озабоченную сутуловатую девочку. Точно жизнь уже взвалила на ее плечи свое тяжелое бремя.
Озабоченные дети! Грустные дети! Легко самому бороться и нести свой крест, но видеть, как маленький ребенок сгибается под ним… Ведь если и в пору детства нет счастья, — когда ж оно будет?
Дорогу, дорогу детскому счастью, широкую дорогу!..
