Так что? Он все-таки пойдет? Будет ли он вопреки всему стоять здесь завтра с Полярис и всей пентадой, чтобы получить карту с назначенным маршрутом и удостоиться рукопожатия улыбающегося Святого Метателя? Халцедон спросил его, не трус ли он, но Чеглок не может понять, какой образ действий заслуживает этого клейма: дезертировать или остаться. Конечно, это вариант игральной кости. И все же, протягивая руки к сумке из кожи нормала, висящей на поясе, где лежат игральные кубики, вырезанные из кости родившей его матери, он ощущает необычное для себя колебание. Решение метнуть кости принадлежит ему, но после метания решение будет принадлежать им – точнее, великому и могучему Шансу. Сейчас оба варианта возможны одинаково, у них один потенциал. Но как только кости вылетят из руки, один из этих вариантов – наложенных собственных состояний, говоря на тарабарщине теологии вероятностей, – начнет сжиматься в ничто, а второй расширяться, пока не станет полной реальностью. Об этом как-то неприятно думать, до головокружения неприятно.
В детстве, когда родители или учителя заставляли его метать кости в ситуациях, которые он по той или иной причине не хотел разрешать, Чеглок выдвинул, как все дети, Парадокс Бесконечной Регрессии: вместо того, чтобы просто бросить кости и решить, будет он делать А или Б, он настаивал, что надо бросить кости, чтобы определить, бросать ли кости для выбора между А и Б. Парадокс здесь не столько в единичной итерации, сколько в двери, которая открывалась в бесконечность подобных бросков – и каждый определял, должен ли происходить следующий, а в результате никакого результата не получалось бы.
Чеглок улыбается, вспоминая, как ломал голову над этим понятием, которое вроде бы разбивало малейшие и простейшие выборы повседневной жизни на бесконечное число выборов промежуточных, поменьше, каждый из которых определял свой способ исходного выбора – обстоятельство, которое казалось примерно столь же вероятным, сколь выпадение бесконечного числа шестерок подряд. В детстве он впадал в состояние полной растерянности от осознания того, что когда он об этом думает, нет ничего существующего, действия или мысли, что не влекло бы выбора альтернативных действий или мыслей, и не важно, мечешь ли кости физически или нет – где-то, на каком-то уровне, должна произойти аналогичная операция, чтобы выбрать из альтернатив. Казалось, это значит, что невозможно выполнить вообще любое действие или додумать до конца мысль, потому что для действия или мысли, чтобы они произошли, необходимо сперва совершить бесконечную серию маловероятных действий, причем исход каждого должен быть именно таким, как надо.
