См. далее по тексту программной речи. Лучшие силы – на участие в чемпионате Дальневосточного края! Сеансы одновременной игры в домах культуры пограничья! Пропаганда и агитация!
Если ещё не поздно…
Поздно, однако. Пятнадцать минут на исходе. Мотор завести? Шесть цилиндров!.. Ваше время истекло! Бегом сюда! К машине!
И ведь бегом к машине! Запыхаясь и оскальзываясь. Но не от дворца. От прудов. Шарахнутая фигура в шинели с тяжеленным армейским кухонным бачком в обнимку. Из персонала кто-то?
– Ещё минуточку, товарищ нарком, ещё минуточку! Не уезжайте! Послушайте!
– Слушаю, боец.
– Нате!
На кой ляд товарищу наркому армейский кухонный бачок?! Что там ещё и булькает?!
– Форелька! Живая, только-только словленная! Для Спиридонываныча. Звонили…
Послушайте! Ведь, если рыбин разводят – значит, это кому-нибудь нужно? Значит, кто-то хочет, чтобы они были?
Иначе зачем всё?!
Глухо произнёс, устроив из ладоней подобие шор:
– Усталость и тяжесть… Неизвестно, что всё это значит.
Наедине с собой можно позволить.
Да известно, известно! Наедине-то с собой, в коричневом бархатном кресле, можно позволить: лукавство… от лукавого!
Нужно придумать, пожалуй, защиту против этой коварной комбинации, освободиться от нее, а для этого следует предугадать её конечную цель, роковое её направление, но именно это не представляется возможным.
Прежде удавалось, и не единожды. Защита Ерохина. Против коварных комбинаций. Не только за доской…
* * *
Взять август четырнадцатого. Турнир в Мангейме. Когда всех иностранных участников как потенциальных шпионов с места в карьер упекли в Раштатскую тюрьму, прервав игру. Какие шахматы?! Война началась!
Тюрьма как тюрьма. Ни книг, ни газет. Зато с confPre Фимой Боголем всласть наигрались al'aveugle, то есть вслепую. Этакие les deuxjes geants, как выразился дружище Лилиендаль, два молодых гиганта. Ерохин и Боголь, Россия против Малороссии. Сутками напролёт! Ах, confPre Фима! Собрат и есть!
И дочка надзирателя трижды в день приносила еду вполне пристойную, чирикала с ними жантильно. Мила, мила.
Надзиратель, один-единственный на всю Раштатскую, недовольно пыхтел, наградил заключённого Ерохина четырьмя сутками отбытия в одиночке.
– Ich habe uberhaupt gar nichts zu erklaren!
– Что он сказал? Коллеги, кто владеет немецким? Андрэ, дружище!
– Он сказал: я вообще даже ничего не должен объяснять. Вы слишком дружелюбно улыбаетесь его дочери, дружище.
А, ну за этот грех и пострадать не грех!
