Нас поместили в «транзитку». Так называлась камера, куда определялись заключенные, следовавшие к месту назначения. Для кого-то это была зона, для кого-то – «крытка», то есть тюремный режим, а для кого-то – обычный перевод из одной колонии в другую. Все эти люди ждали своего часа. Этапировали заключенных в обычных поездах, следовавших в соответствующем направлении. К поезду, в котором ехали мирные граждане, прицеплялся специальный вагон под названием «столыпин». В далекие царские времена известный государственный деятель с такой фамилией придумал вагон, в котором можно было перевозить крестьян с их скарбом и домашними животными во время переселения на Восток. С тех пор его так и стали называть, по имени создателя. К какому именно поезду можно было прицепить «столыпин», решали где-то наверху, поэтому отправки можно было ожидать порою несколько недель. И если к остальным заключенным здесь относились более-менее сносно, то к транзитникам – хуже некуда. От них не принимались никакие жалобы. О том, чтобы позвать врача, не могло быть и речи. Здесь нельзя было отправлять письма или получать посылки. И так во всем. Единственное, о чем заботилось руководство тюрьмы, – это побыстрее избавиться от ненужного балласта в виде нескольких сотен заключенных, которых приходилось каждый день кормить.
На дворе стояла середина лета, и солнце нагревало бетонное здание тюрьмы до невыносимой температуры. В камере, куда нас поместили, уже находились сорок человек. По стенам стекала тонкими струйками влага, а в самой камере стояла такая духота, что было непонятно, каким образом здесь еще могла сохраняться жизнь. Помещение «транзитки» было длинным, темным, вдоль стенки – шконки в три яруса. Народу – жуть. По два арестанта на одно место: один спит, другой бодрствует, и так по очереди. Под шконарем у самой параши прямо на голом полу теснились два изгоя. Это вокзал – место для обиженных. Но больше всего мне не понравилось то, что часть камеры, как раз там, где находилась решка, была отгорожена занавесью из нескольких одеял, поднятых чуть ли не под потолок. И без того в окно пробивалось очень мало света, а кто-то очень умный или наглый вообще устроил народу солнечное затмение. Никто из сидельцев не обратил на меня внимания. Ну, заехал новый человек, и что с того? Каждый куда-то следовал, кто в зону, кто из зоны. У каждого свои мысли и свои проблемы. Но в этом равнодушии я увидел еще и что-то наподобие страха. Арестанты как-то с испугом поглядывали на зашторенный угол. Все выяснилось тут же, когда ширма откинулась и из-за нее показались два типа с кавказскими физиономиями. Чем ближе подходили парни в спортивных костюмах, тем яснее становилось их происхождение. Это были чеченцы. Опрятные, гладко выбритые, они мало походили на детей гор. Это были обрусевшие нацмены. Но от этого не стало легче. Я знал, что там, где до власти дорвались чеченцы, хорошего не жди.
