На мгновение сердце его судорожно сжалось, он чувствовал себя ужасно одиноким этой ночью. За спиной у него лежал монастырь — родина, хотя и ненастоящая, но все же любимая и привычная.
Но тут появилось другое чувство: теперь у него больше не было Нарцисса, который увещевал его, будоражил и направлял. Он чувствовал, что вступает сегодня в страну, в которой надо самому искать дорогу, по которой Нарцисс уже не поведет его. Он обрадовался, осознав это; его угнетало и смущало, что он так воспринимал пору своей зависимости. Теперь он прозрел, он уже не ребенок и не школяр. Хорошо, что он знает об этом. И все же — как трудно дается расставание! Знать, что там, в церкви, он молится, коленопреклоненный, — и быть не в состоянии хоть чем-то поддержать его, помочь ему, разделить его тяготы! И отныне надолго, быть может, навсегда разлучиться с ним, ничего о нем не знать, не слышать его голоса, не видеть его благородных глаз!
Он отогнал от себя эти мысли и пошел по каменистой дорожке. Удалившись от монастыря на сотню шагов, он остановился, перевел дыхание и закричал, как умел, по-совиному. Издали, снизу по течению ручья, донесся в ответ такой же крик.
Переговариваемся друг с другом, как звери, невольно подумал он и вспомнил полуденный час любви; только сейчас он осознал, что они с Лизой только в самом конце, после всех ласк, обменялись словами, да и то немногими, незначительными! А какие долгие разговоры вел он с Нарциссом! Теперь, как ему казалось, он вступил в мир, где не разговаривали, где подзывали друг друга по-совиному, где слова не имели значения. Он был согласен с этим, сегодня он не испытывал потребности ни в словах, ни в мыслях, а только в Лизе, только в этом бессловесном, слепом и немом чувственном угаре, в этом изнемогающем растворении в ней.
Лиза была здесь, она уже шла навстречу ему из леса. Он протянул руки, чтобы ощутить ее, нежно ощупал ладонями ее голову, волосы, шею и затылок, ее гибкое тело и упругие бедра. Обняв ее одной рукой, он пошел за ней, не говоря ни слова, не спрашивая куда. Она уверенно вошла в ночной лес, он с трудом поспевал за ней, казалось, она видела ночью, как лиса или куница, ни за что не задевала и не спотыкалась. Он послушно шел следом, в ночь, в лес, в слепую, таинственную страну без слов, без мыслей. Он больше ни о чем не думал — ни о покинутом монастыре, ни о Нарциссе.
Какое-то время они молча пробирались по темному лесу, то по мягкому, упругому мху, то по твердым корням деревьев, иногда сквозь редкие высокие их кроны над ними светлело небо, иногда было совсем темно; ветки кустов били его по лицу, колючки ежевики впивались в одежду. Она же всюду находила дорогу, редко останавливалась, редко замедляла шаг. Долго шли они по лесу и наконец вышли к нескольким далеко отстоящим друг от друга соснам, перед ними открылось бледное ночное небо, лес кончился, они вступили на луг, терпко запахло сеном. Они перебрались вброд через маленький, бесшумно текущий ручей, здесь, на лугу, было еще тише, чем в лесу: ни шелеста кустарника, ни шума вспугнутых ночных животных, ни треска сухих сучков.
