И отправили третьего. Промахнулся на этот раз маленький палтус не убил волка насмерть, а только ранил.
Испугался волк, выскочил из землянки и ну бежать! А кровь из раны так и льется. Увидели кровь другие волки, испугались и бросились убежали волки в глубь тундры. И теперь никогда не тревожат белух. Вот почему на берегу моря волков нет, а в тундре их много и они давят Оленей.
Полярная ночь. — Смерть Йерока. — Похороны. — Панические настроения эскимосов. — Нужно пойти на риск. Большевик побеждает черта
Наша первая полярная ночь. Морозы свирепые. Жестокие, беспрерывные метели и отсутствие солнца мешают сколько-нибудь отдаленным поездкам. Запасы мяса быстро уменьшаются. Мы уже начали кормить собак вареным рисом и потеряли почти половину из них. С каждым днем настроение падает. Среди людей начались заболевания. Заболел и самый опытный, преданный и-энергичный эскимос Иерок…
Когда я вошел в ярангу, Иерок лежал, укутанный в меха, и бредил. Вместо дыхания у него вырывалось хрипение, в груди клокотало. Он часто повторял: «Сыг'лыг'ук'! Сыг'лыг'ук'!» На минуту он пришел в сознание и приветствовал меня: «А, умилык. Компани». Но тут же начал бредить. Приглашал меня на охоту, спросил: «А Таяна возьмем?» И забылся.
Я видел, что старик не перенесет болезни. Конец его близок. Больно сжалось сердце, В памяти пронеслись эпизоды нашей совместной жизни. Вспомнилось, как он в темную, бурную ночь собрал; охотников и отправился на вельботе выручать Таяна, Анакулю и меня, терпевших бедствие на байдаре. Встала перед глазами его маленькая, приземистая фигура, освещенная светом костра, когда он поддержал меня, горячо выступив против суеверий своих сородичей. Пронеслись в памяти картины совместной Охоты и длинные вечера, проведенные в палатке около сооруженной им жировой лампы…
Всегда бодрый, веселый, смелый, готовый каждую Минуту прийти на помощь товарищу, заражавший всех своей энергией, теперь он уходил от нас, и ничего нельзя было сделать.
Я терял человека, который понимал меня, был незаменимым товарищем, с которым нас крепко сроднили пять месяцев совместной жизни и борьбы.
Я вышел из яранги с тяжелым сердцем.
У входа стоял Кивъяна. За последние дни он заметно похудел и загрустил. — Плохо, плохо, — с надрывом проговорил он.
Я знал, что его гложет. Он боится не только за Иерока, но и за себя. Раньше, когда заходил разговор о расселении по острову, он всегда заявлял:
— Куда Иерок, туда и я. А теперь старик на пути, пуститься по которому Кивъяне совсем не хочется. И суеверный страх давит его.
