Куда там! Павел Евдокимович вырвал протокол из книги и переписал все заново, подтвердив в угоду вольному врачу Баеву диагноз «милиарный tbc». Сомневаюсь, чтобы Смерть «радовалась», а вот в том, что доктор Баев негодовал, я ничуть не сомневаюсь.
Допускаю: врач может ошибаться. Но никакой врач не имеет права экспериментировать на живых людях, особенно если этот «врач» — Хая Яковлевна Кузнецова, теперь уже вольная, а «подопытные кролики» — заключенные.
Неужели можно было смолчать, если у человека, который умер на восемнадцатый день после операции, я обнаружила между печенью и диафрагмой… салфетку — чуть не полметра марли?!
А можно ли обойти молчанием то, что после тотальной резекции желудка пищевод свободно свисает в брюшную полость?
Из всех врачей Хая Яковлевна была самой злой и мстительной, к тому же абсолютно никчемной. Может быть, Виктор Алексеевич был еще более злопамятным, но он по крайней мере был талантлив до гениальности, хоть и авантюрист высшей марки.
Неизвестный герой и семеро расстрелянных
Замечу мимоходом, что я далека от того, чтобы утверждать, будто я — единственный рыцарь без страха и упрека Норильского комбината. Однажды я присутствовала, только присутствовала на вскрытии…
Впрочем, об этом случае стоит рассказать подробнее.
В тот день — дело было в конце зимы 1947 года — я была в морге одна. Вечерело. Я сидела у окна и до того погрузилась в воспоминания, что даже не обратила внимание на подъехавший к моргу грузовик. Из машины повыскакивало около десятка солдат, и вскоре все заходило ходуном.
В «разгрузке» я участия не принимала, а поскольку санитаров не было, то солдаты сами таскали трупы.
Через несколько минут на полу зала, или аудитории, уже высилась груда тел, вернее — окровавленных лохмотьев, из которых торчали то пара ног, то рука со скрюченными пальцами, то окровавленное лицо…
Я пыталась протестовать:
— Отнесите тела в покойницкую! Завтра утром будет произведено вскрытие. Сегодня уже поздно…
Тот, кто был за старшего, возразил:
— Некогда возиться! У нас свой врач. Нам нужен протокол! И без промедления!
Тут я заметила врача. «Своего», как они сказали, врача.
Представьте себе восточного человека роста ниже среднего, гладко остриженного, одетого в «лагерный фрак» — бушлат, в котором рукава разного цвета. В глаза бросался мертвенный цвет лица и крайне растерянный вид.
Я приготовила инструмент и, пока мы надевали халаты, узнала, что это за трупы. Еще одна неудачная попытка побега. Одна из многих… И, как все без исключения неудачные попытки, закончилась она в морге.
