В свой первый выходной она не осмелилась предпринять далекое путешествие. После завтрака она решила как следует осмотреть собор св. Павла и вернулась в отель как раз к ланчу. Днем она снова вышла в город и направилась в Сити. В конце дня Доминик зашла в какое-то кафе, где ей подали чай и гигантских размеров пирожное с кремом. В Сент-Джеймсский парк она в этот раз так и не попала и Сиднея Харпера не встретила...
В этот вечер она легла спать рано, решив, что в следующий раз попробует продвинуться подальше в глубь английской столицы. А может, даже возьмет билет до Оксфорда. Она свободна и может делать все, что хочет, напомнила она себе.
Доминик иногда казалось, что она работает в «Тейт» уже давно — так быстро пролетела следующая неделя. На работе она стала совсем своей, чувствовала себя полезной и нужной, каждый день вела конспекты своих занятий с Джейн Пауэрс. В субботу Доминик стала строить осторожные планы на выходной день. В самом деле, почему бы не съездить в Оксфорд. Отец рассказывал, что это один из самых интересных городков в Англии. Надо только выехать из отеля пораньше, и тогда она сможет вернуться в Лондон к обеду. А после обеда, если не будет чувствовать себя уставшей, можно будет все-таки сходить в Сент-Джеймсский парк.
Был самый конец дня, и последние немногочисленные посетители покидали «Тейт». Доминик чувствовала себя ужасно гордой, но очень уставшей: сегодня она впервые провела самостоятельную экскурсию на английском языке. Джейн вызвала ее потом в кабинет и спокойно сказала:
— Со следующей недели будете регулярно работать с группами в залах, у вас очень даже неплохо все прошло. — И миссис Пауэрс позволила себе улыбнуться. — До свидания, увидимся во вторник.
Доминик неторопливо шла по залам галереи, переполненная гордостью. Интересно, а Джейн расскажет Сиднею об успехах его протеже? А вдруг расскажет, и тогда... Она почувствовала чей-то ироничный взгляд — со стены сверху вниз на нее глядел Сомерсет Моэм работы Сазерленда. Девушка смутилась так, словно сам великий романист, а не его портрет смотрел на нее. Она торопливо оглянулась и, убедившись, что в зале никого, кроме нее, нет, торопливо показала классику язык. Ее чем-то привлекала эта картина, она никогда не могла просто пройти мимо нее, всегда хотелось остановиться и что-нибудь сказать этому умному высокомерному старику в мешковатом костюме сороковых годов.
— Домино, тебе звонят, — раздался в другом конце зала голос ее коллеги Фими Эндрюс.
