Это было невыносимо. Пришлось подойти ближе и выяснить, что там.
Я спрыгнул на берег (рядом были пришвартованы ялики, на которых никто не плавал с самого июля), осторожно ступил на топкую тропу-бечевник и проковылял к воде. Водослив был переполнен, невыносимый смрад почти осязаемо сгущался в воздухе: запах тины, грязи, соли, гнили и всего летнего мусора, утянутого течением под воду, в темное забвение. Прищурившись, я посмотрел на то, что колыхалось в стремительных зеленоватых струях. Ошибки быть не могло — рука, струящиеся волосы, одежда…
— Розмари! — прошептал я.
Но эта была не Розмари. Женщина, которую я увидел у моста Магдалины, давно состарилась, ее волосы поседели и истончились, бледная рука, привлекшая мое внимание, была короткой и грубой, туловище вдвое толще стройного тела Розмари. Открывшаяся взору мертвая плоть, зеленовато-белая и бескровная, походила на известь, изорванная одежда обнажала ноги и грязное нижнее белье. Внезапно я ощутил жалость к несчастной старухе, так жестоко выставленной под яркий свет апрельского утра; жалость, но не ужас. В некотором смысле я был рад, что нашел ее — женщина, умершая столь немилосердной смертью, получила от меня хоть каплю сочувствия. Позже, когда приехала полиция, я ощутил ужас и отвращение, но в тот миг утопленница казалась мне почти Офелией, окутанной водорослями на илистом ложе смерти, обратившей бледное неподвижное лицо вниз, к таинственным глубинам реки Кэм. И тут игра моего воображения была грубо оборвана. Неожиданное, неестественное движение текущей воды распутало водоросли, удерживавшие тело, и оно безвольно перевернулась на спину — словно усталая немолодая шлюха.
Это длилось лишь мгновение; в следующий миг я упал на колени в высокую сырую траву, кашляя и извергая блевотину. Очки соскользнули, прошиб пот, невзирая на холод. Я говорил уже — я не герой; меня выворачивало наизнанку, лицо горело, руки тряслись от страха… Меня пугала не сама несчастная жертва; я не боялся, что она может подняться и прикоснуться ко мне (хотя порой готов был поверить в нечто подобное), — я боялся твари, которая ее загрызла.
Я так и не увидел лица утопленницы.
По крайней мере, оно не будет преследовать меня во сне, и благодарю за это небеса. Но тело бедняжки было так обезображено… Даже сейчас, много времени спустя, воспоминание об этом ужасает меня больше, чем кошмары войны. Крови не было. Только кости, похожие на веревки внутренности и жуткая черная дыра на месте грудной полости, почти дочиста выгрызенная. О да, у кого-то был пир.
