Жак спустился к завтраку, сел в углу за отдельный столик и стал лениво расправляться с обильной, противопоказанной ему из-за холестерина литовской снедью. Фрида не отпускала его. Казалось, она примостилась рядом, за тем же столиком и, потягивая кофе с молоком, осыпает его укоризненными вопросами. Что такое память? Благо или Божья кара? Она лечит или калечит? Неужели отлетевшие в небеса души ничего не помнят? Разве мертвые все забывают? Что и кого мы вспоминаем по ту сторону бытия?
Поковыряв огромный, как подсолнух, омлет, Меламед выпил стакан апельсинового сока и — с неотступной Фридой — вернулся в номер. Сон по-прежнему витал над его головой, будоражил и истязал догадками и, чтобы как-то избавиться от его наплывов, Жак надумал позвонить в Каунас однокашнику Абе Цесарке. На другом конце провода долго не отвечали, но вскоре Меламед услышал мощное, трубное "Алло!", и, когда назвал свое имя, в ответ прогремели три пушечных залпа:
— Янкеле! Янкеле! Янкеле! — отсалютовал Аба. — Шестьдесят лет мы друг друга не видели. И еще живы! Живы, черт побери! Здравствуй! — Цесарка не давал Жаку вставить ни одного слова. — Хочешь, я сегодня же к тебе прикачу на своем шарабане? Только не упади в обморок — на меня страшно смотреть: я лысый, как днище медного таза, и толстый, словно у меня под сердцем двойня… А как ты, красавчик?
— Увидишь, — вклинился в образовавшуюся щелочку Жак, пока Цесарка гоготал. — Мои приезжают завтра. Тогда, Аба, и устроим с тобой конкурс красоты. Мы — в гостинице "Стиклю"…
До прилета близнецов оставалось двенадцать часов, и Меламед решил отделаться от поручения Шаи Балтера — передать лекарства и доллары Хацкелю Лахману.
Лахман жил в той части Вильнюса, которую исстари называли Зверинцем. Свое название район получил в позапрошлом веке от цирка-шапито, привозившего в Литву редких зверей из русских лесов и степей и облюбовавшего стоянку на пустынном берегу живописной и томной Вилии. Взяв с собой посылочку Шаи, Меламед через весь город и отправился туда пешком.
Возле костела на Доминиканской, в котором он когда-то вместе со своим соплеменником Иисусом Христом пережидал облаву, Жак остановился и застыл в изумлении. Все тут было, как прежде, в то далекое ливневое утро сорок третьего года — и прочные стены, защищавшие паству от всех мирских грехов и скверны; и устремленный в небо крест; и отражавшиеся в окнах витражи. Казалось, даже расписание богослужений было прежним; только массивная дверь храма была заперта на ключ и на противоположной стороне улицы не извивалась колючая проволока, отделявшая евреев от всего остального человечества.
