А я говорю: «Подожди, подожди, что-то я не совсем понимаю. Этот твой Дима, он что, выходит, уже был женат? У него уже была жена, у этого твоего Димы?»
В общем, так моя Татьяна превратилась в мачеху в девятнадцать лет. Нормально. Что тут еще скажешь?
И мы стали жить вчетвером.
Зять надолго уезжал за своими машинами, поэтому в жизни нашей почти ничего не переменилось. За исключением девочки, разумеется. А кого же еще? Потому что у меня лично маленьких девочек не было уже давно. У Маринки с Анатолием рождались одни пацаны. А девочка – это совсем другая история.
Она все время молчала, сидела тихонько где-нибудь в углу и среди всех старых Танькиных игрушек выбрала почему-то ту самую куклу, которую нашла в первый день. У нас еще оставались два плюшевых медвежонка и китайская Барби, но она не обращала на них никакого внимания. Таскала везде эту одноногую Мальвину.
Приходит ко мне на кухню и смотрит, как я чищу плиту.
«Ну что, – говорю, – интересно?»
Она кивает головой и прижимает к себе куклу.
Я говорю: «Любишь ее?»
Она снова кивает.
Я говорю: «А почему?»
Она молчит, гладит ее по голубым волосам и наконец отвечает: «Хорошая».
Я говорю: «Ну, конечно».
И тогда она говорит: «Откуда она взялась?»
Я говорю: «Откуда?» Потом подумала немного и все-таки сказала: «Ее Валерка купил».
Она говорит: «А кто это?»
Я говорю: «Был тут один. Ты его не знаешь».
Она говорит: «Куклы покупал?»
Я говорю: «Много чего покупал. Иногда покупал куклы».
Она говорит: «И эту купил?»
Я говорю: «Ну да. Я же тебе сказала».
Она постояла молча, а потом говорит: «Хороший».
Я даже плиту перестала скрести: «А ты-то откуда знаешь?»
Она снова говорит: «Хороший».
Потом повернулась и из кухни ушла.
Но больше всего ей нравилось, когда я садилась шить. Ну и мне, в общем-то, тоже. Люблю возиться с машинкой. Соседки иногда просят что-нибудь для них сварганить. Денег я не беру. Все равно их ни у кого нету. Просто так – что-нибудь.
Она один раз долго рядом со мной стояла, и потом говорит: «Дай мне тряпочку».
Я говорю: «На. А тебе зачем?»
Она говорит: «Для куклы. Она платье хочет. Ей холодно».
Я смотрю на ее Мальвину, а у той вместо оторванной ноги торчит синий карандаш.
Я говорю: «Сама придумала?»
Она кивает головой.
Я говорю: «Молодец. Только ты слишком большую тряпочку взяла. Это будет не платье, а какой-то парашют».
Она говорит: «Что такое парашют?»
Я говорю: «Ты не знаешь, что это такое?»
Она говорит: «Нет».
И улыбается. Ей смешно, что я так удивляюсь.
