А в комнате никого. Светло, но все равно холодно. Потому что осень, и мама без конца говорит, что от домоуправления тепла, видимо, не дождемся – хоть в суд на них подавай, идиоты несчастные, только водку жрать и по телефону матом ругаться. Оденься, Костя, теплей. А то простынешь, и придется пропускать школу. Где твой свитер?
Где? Где? Под диваном – вот где. Один раз надел – во дворе пацаны стали дразнить «подсолнухом». Желтые птички, розовые цветы.
А теперь бы – нормально. Натянул бы его прямо на эту рубаху с дыркой и свернулся калачиком где-нибудь. Потому что больно. И немного тошнит. Но свернуться негде. Посреди комнаты только какая-то гладильная доска. У мамы почти такая же. Но без ремешков. И лампы у нее такой нет. Огромная – больше таза. А внутри еще четыре горят. Настоящий прожектор. Чтобы гладить такая нам не нужна. Я всегда помогаю ей гладить.
«А ты чего на полу? – из коридора доносится голос доктора. – Ну-ка, вставай. Я же тебе сказал – забирайся на стол. Ты почему на пол улегся?»
«Там узко. Я упаду».
«Давай, давай. Ты смотри, что придумал! Воспаление легких решил подхватить?»
«А зачем такая большая лампа?»
«Давай, забирайся. Хватит болтать. Помогите ему. Он так никогда не встанет».
Я поворачиваю голову и вижу – ко мне идут ноги в женских туфлях. А врач где-то за спиной продолжает говорить мужским голосом: «Надо же, решил лежачую забастовку здесь нам устроить. Давайте, поднимайте его на стол».
У нее руки тоже холодные, но мне уже почти все равно.
«А ну-ка, приподнимись чуть-чуть».
«Мне больно».
«Я знаю. Сейчас в маску подышишь – и все пройдет».
«В какую маску?»
«А вот поднимись – я тебе покажу».
Стол очень узкий. Она смотрит на меня темной половиной лица и пристегивает мне руки.
«Ну что, теперь будешь плакать? – голос из-под повязки у нее стал другой. – Ты же у нас будущий солдат. Солдаты не плачут. Ты любишь кино про войну смотреть?.. Что? Говори громче. Чего ты шепчешь?».
Я повторяю – «люблю».
«Ну вот. А солдатам, знаешь, как иногда бывает больно. И они не плачут. Они должны терпеть. Ты будешь терпеть, когда пойдешь на войну?»
Я киваю головой, но слезы вытереть не удается. Она пристегнула уже обе руки.
«Молодец. Сейчас я тебе вот тут кое-чем помажу – будет немного холодно, но ты потерпи. Ладно?».
Я снова киваю, и она мажет чем-то мокрым там, где на рубахе у меня дыра.
«Нормально?».
«Да».
Мне не видно – чем она там намазала. Чувствую только, что липко. И стало еще холодней.
