Сам я не испытывал никакой ненависти к британцам; от стороны моего отца я был потомком голландских и французских гугенотов, а моя мать (скончавшаяся много лет назад) была чистокровной норвежкой с севера Капской колонии, таким образом во мне смешалась кровь многих народов. Все же, как любой житель Южной Африки, я должен был бороться за свою страну, и причины конфликта меня не сильно интересовали. Я смотрел на перспективу войны глазами юнца, предвкушая новые приключения, видя только её очарование, но не зная ничего об ужасе и страданиях.
Мне было семнадцать лет, и я был слишком молод, чтобы быть полноправным бюргером. Сам президент Крюгер решил этот вопрос. Однажды утром, когда я был в правительственном здании, я встретил его и моего отца в коридоре, и я сказал президенту, что в штабе фельдкорнета отказались записать меня на действительную военную службу. Старик смерил меня взглядом и прорычал: «Пит Жубер говорит, что англичан против нас — три к одному — Sal jij mij drie rooi-nekke leveг?» (Ты справишься один с тремя?) Я смело ответил: «Президент, если я подпущу их поближе, мне хватит и одного выстрела на троих». Он издал хриплое хихиканье, выразив свое отношение к моему тщеславию и, повернувшись к моему отцу, спросил его о моем возрасте. Услышав ответ, он сказал: «Хорошо, господин госсекретарь, мальчик должен пойти воевать — я сам начал воевать, когда был моложе его», и отвел меня прямо в соседнюю комнату коммандант-генерала, где Пит Жубер лично вручил мне новый карабин «Маузер» и нагрудный патронташ с боеприпасами, с которыми я возвратился домой довольный и гордый.
Я много раз видел президента в эти дни, поскольку имел обыкновение ходить с моим отцом в его дом в предместьях города, где они обсуждали государственные дела, пока я сидел, слушая их разговоры. Президент имел вид человека неотесанного, с невежественными манерами, и был самым некрасивым человеком, которого я когда-либо видел, но он имел сильнейшую харизму, которая производила впечатление на всех, с кем он общался. Он был религиозен в известной степени, и по воскресеньям он сам проповедовал в небольшой допперской церкви, которую он сам построил на другой стороне улицы, где я иногда слышал его.
Такова же была госпожа Крюгер, которую я часто видел с ведрами во дворе, поскольку она держала молочных коров и продавала молоко соседям. Как-то раз только она принесла нам кофе, в то время как мы рассматривали рисунок статуи ее мужа, которая должна была стоять на Церковной площади. Президента был изображен одетым как церковный староста в высокий цилиндр, и старая леди предложила, чтобы верх шляпы был вогнут и заполнен водой, чтобы птицы могли из нее пить. Мой отец и я от души посмеялись по пути домой над ее простотой, но согласились, что было приятно, что она об этом думала.
