Только тогда было позволено привести нас. Мы спустились на первый этаж и по маленькому коридору дошли до внутренней двери, ведущей в монастырь. Церковь была заполнена людьми, все стояли на коленях, многие плакали. Близ ступеней алтаря прямо на камнях лежали носилки. Они казались почти пустыми, то, что прикрывали шинели, представляло собой небольшую груду. С одного края из под покрывала высовывался сапог. Капли крови медленно капали на пол, образуя маленькую темную лужицу.
Тетя на коленях стояла около носилок. Ее светлое платье выглядело довольно нелепо среди скромной одежды окружавших ее людей. Я не осмеливалась взглянуть на нее.
Испуганный священник вел службу дрожащим голосом. Хора не было. Из полутьмы, в которую была погружена церковь, подпевали молящиеся. У многих в руках горели свечи.
Служба закончилась. Все поднялись с колен, и я увидела приближающуюся к нам тетю Эллу. Лицо ее было белым и словно окаменевшим. Она не плакала, но в глазах было столько страдания; этого своего впечатления я не забуду, пока жива.
Со временем ее лицо утратило то напряженно застывшее, отрешенное выражение, но в глубине глаз навсегда затаилась безысходная боль.
Опираясь на руку московского губернатора, тетя медленно шла к двери, а когда увидела нас, протянула руки. Мы подбежали к ней.
«Он так любил вас, так любил», — беспрестанно повторяла она, прижимая к себе наши головы. Мы повели ее медленно по ступеням в коридор, чтобы укрыть от взглядов любопытных, число которых множилось вокруг нас. Я заметила, что низ правого рукава ее нарядного голубого платья запачкан кровью. Кровь была и на ее руке, и под ногтями. Она крепко сжимала пальцами знаки отличия, которые дядя всегда надевал.
Мы с Дмитрием отвели ее в ее комнаты. Она обессиленно опустилась в кресло и долго молча сидела с отсутствующим видом.
Спустя какое то время она поднялась и с лихорадочной жаждой деятельности попросила бумагу и написала телеграммы всей семье, начиная с императора. Выражение ее лица при этом оставалось тем же. Она вставала, ходила по комнате, снова садилась за стол. Люди приходили и уходили. Она смотрела на них, но, казалось, никого не видела.
По дворцу все старались ходить бесшумно и разговаривали шепотом. Наступил вечер, но свет не зажигали. Полутьма сумерек стелилась по комнатам.
Несколько раз тетя спрашивала о кучере дяди. Он лежал в госпитале, состояние его было безнадежным, он был ранен той же бомбой, которая убила дядю. Около шести вечера тетя Элла отправилась навестить раненого и, чтобы не тревожить его трауром, надела в госпиталь то же самое нарядное голубое платье, в котором была днем.
