— Но почему?
— А об этом ты лучше у него самого спроси.
— Отец не станет разговаривать со мной на эту тему, потому что считает меня ребенком. Я за то и не люблю взрослых, что они всегда что-то скрывают...
— На меня это обвинение не должно распространяться, сынок. Как я могу говорить с тобой о твоем отце, если у меня сложилось о нем негативное мнение? Тебе ведь не передо мной придется отчитываться, а перед ним. То, что я хотел ему сказать, я в свое время уже высказал, и было бы нечестно, если бы сейчас я начал чернить его...
В этот момент хлопнула дверь и в кабинет ворвалась мать Демеши. Она была так возмущена, что говорила, часто запинаясь:
— А вот я не постесняюсь сказать про этого негодяя... что он негодяй! И ты еще защищаешь его?!
Демеши встал и решительно прервал старуху:
— Мама, пожалуйста, не вмешивайся, поскольку тебя это не касается.
Старуха при этих словах сгорбилась еще сильнее, ее седые волосы растрепались, и она с большим жаром стала нападать на сына:
— Как это так, меня не касается?! А кого же тогда касается? Когда я за этим негодяем убирала, меня это касалось? Когда я отрывала последний кусок хлеба, чтобы накормить его, тогда меня это касалось? Разве не я носила ему передачи в тюрьму? Разве не я заботилась о нем больше, чем его родная мать? А теперь ты мне говоришь, чтобы я не вмешивалась не в свое дело?!
— Мама, прощу тебя, перестань...
— Не перестану я, не перестану... И ты мной не командуй! Все знают, что Геза Варьяш дрянной человек... Так пусть об этом узнает и его сын!..
— Но какое отношение к этому имеет сын?! Неужели ты не понимаешь? Ну что хорошего в том, если с твоей помощью сын возненавидит родного отца?
Эндре так и подмывало сказать, что он давно не любит отца, однако признаться в этом чужим людям было свыше его сил. Он упрямо молчал, чувствуя в груди боль, которая появилась, как только заговорили об отце. Ему было стыдно и даже страшно, но какая-то неведомая сила толкала его узнать правду об отце.
— Расскажите мне, пожалуйста, все, — попросил он. — Я должен знать обо всем, что натворил отец. Я должен...
Но старуха неожиданно замолчала, словно очнулась от глубокого сна. Губы у нее побелели, она уставилась остекленевшим взглядом в пустоту и задрожала всем телом.
Демеши вскочил со своего места и, подбежав к матери обнял ее:
— Мама, тебе плохо? Сядь... — Он усадил мать в кресло, подал ей стакан воды и таблетку какого-то успокоительного лекарства и шепнул Эндре, чтобы тот уходил.
