Пожалуй, я походил на отца не меньше, чем на бабушку. Потому что иногда матери было достаточно одного взгляда на мое лицо, чтобы разразиться слезами, крепко схватить меня и подолгу не отпускать, словно она боялась, что я растворюсь в воздухе.
Не знаю, испытывал ли дед тайную мстительную радость после гибели моего отца, да и был ли он вообще на это способен. Но судьба уравняла его с дочерью и примирила их в совместной скорби. Они оказались в одном и том же положении: он вдовец, она вдова. И так же, как матери я напоминал об отце, дед видел в нас обоих нечто от покойной бабушки.
Примерно с год мы жили тихо, спокойно, даже умиротворенно в рамках этой печальной симметрии. Мы почти не были связаны с внешним миром. Дед по-прежнему работал, хотя и перешел границу пенсионного возраста, и не позволял работать матери. Он содержал мать и меня, как содержал бы своих собственных жену и сына. Даже после его ухода со службы мы жили вполне обеспеченно — на его пенсию, кое-какие сбережения и пособие, которое мать получала как вдова. Здоровье деда стало понемногу слабеть — у него появились признаки ревматизма и одышка, — но он, как и раньше, ходил ставить свои химические опыты в сарай, где напевал что-то и довольно посмеивался себе под нос во время работы.
Мы забыли, что представляем собой три поколения. Дед покупал матери браслеты и серьги. Мать звала меня своим "пареньком". Мы жили друг для друга — и для тех двух нетускнеющих образов — и в течение целого года, целого гармоничного года, были на самом деле вполне счастливы. Вплоть до того дня, когда мой катер, запущенный через пруд по направлению к деду, вдруг утонул.
Дед нередко раздражал Ральфа, и иногда мне казалось, что Ральф вот-вот вскочит на ноги, перегнется через стол, схватит деда за горло и задушит. Он был крупным мужчиной, ел до отвала, и я часто боялся, что он меня ударит. Но мать умела держать его в узде. После знакомства с Ральфом она стала гораздо менее внимательной к деду. Например, как заметил дед в тот вечер, теперь она готовила блюда, которые нравились Ральфу (жирное, сочное тушеное мясо, но без острых подливок), и забывала побаловать деда тем, что любил он. Но каким бы небрежным и даже оскорбительным ни было ее собственное обращение с дедом, она не потерпела бы обиды, нанесенной ему кем-либо другим. Случись такое, это означало бы конец ее отношений с Ральфом. Пусть сама она иногда больно уязвляла деда — чтобы показать свою привязанность к Ральфу, — но, по сути, она хотела быть рядом с ним. Она все еще нуждалась в том хрупком равновесии, которое мы втроем — она, дед и я — поддерживали столько месяцев, и не могла освободиться от этой зависимости.
