Появился моряк и приоткрыл люк: не слишком широко, но вполне достаточно, чтобы впустить в каюту немного тусклого света пасмурного дня и струю свежего воздуха. Он явно не хотел, чтобы я задохнулся.
Снаружи шел сильный дождь, а может, это были морские брызги. Я видел, как ярко блестела его желтая штормовка, и крупные капли залетали в узкую щель. До меня донесся его крик:
— Хочешь есть?
Я апатично лежал, не отзываясь. Он снова закричал:
— Махни рукой, если с тобой все в порядке.
Я подумал, что «все в порядке» весьма относительное понятие, но слабо помахал рукой. Он пробормотал что-то похожее на «шторм» и вновь захлопнул люк.
Проклятие, куда же мы плывем, если ухитрились нарваться на шторм, с горечью подумал я. В Атлантику? И зачем? На ум пришла старая поговорка о морской болезни: «В один миг вы боитесь умереть, а в следующий боитесь, что останетесь жить». В течение многих часов, пока длился шторм, я жалобно стонал, уткнувшись в подушку, испытывая неслыханные муки от малейшего движения.
Я очнулся от счастливого забытья — очередное пробуждение в полной темноте.
Что-то изменилось, мелькнула смутная мысль. Наверху все также свирепствовала буря, нос корабля с грохотом врезался в волны, и потоки воды захлестывали палубу. Точно так же натужно скрипел такелаж и хлопали наполненные ветром паруса. Но со мной, во мне, произошли перемены.
Я глубоко вздохнул с облегчением. Тошнота проходила, отступая медленно, словно отлив, и это значило, что я начал привыкать к чуждой окружающей среде. Я полежал некоторое время, просто наслаждаясь покоем, постепенно приходя в нормальное состояние, что казалось уже забытой роскошью. Но вскоре место прежних заняли новые насущные проблемы: жажда, голод, усталость и тягостная головная боль, которая, как я предполагал, явилась следствием обезвоживания и недостатка свежего воздуха. Горечь во рту, зудевший, заросший щетиной подбородок. Пропотевшая одежда и ощущение, будто ее не меняли в течение месяца. Но хуже физических неудобств был душевный разлад. Смятение имеет свои преимущества. Ясность рассудка совсем не приносит облегчения. Ко мне возвращалась способность мыслить трезво, и чем больше я размышлял, тем мрачнее рисовалась перспектива.
Должны существовать какие-то причины для моего похищения, но самые распространенные из них совершенно ко мне не имели отношения. Выкуп? Невероятно. Никто не заплатил бы миллион за мое освобождение: у меня не было родителей, ни богатых, ни бедных. Заложник… но заложниками берут в основном случайных людей, во всяком случае, не захватывают их в общественном месте по тщательно разработанному плану. Я не обладал политическим влиянием и не располагал специальными знаниями: меня нельзя было обменять, я не знал никаких секретов, не имел доступа к правительственным документам, оборонным программам или научным открытиям. Никто не станет всерьез беспокоиться, жив я или мертв, кроме, наверное, Тревора. Его раздосадует необходимость искать мне замену.
