Иное дело, когда следы тигроловов выводили Павла в чистый парковый кедрач, уж тут не заскучаешь! Весь снег под кедрами изрыт кабаньими рылами. Здесь и лежки изюбров, и изящный росчерк косульего следа, и след белогрудого медведя, и поверх всего от кедра к кедру — беличьи тропки, там и сям перестроченные поперек парными следами колонка. Всюду на снегу золотыми чешуйками рассыпана ореховая шелуха. Щедро уродил нынче кедр, и столь же щедро разбрасывает он урожай — бери, хватай, кто может, никому не запрещено! Могучими, в два обхвата, серыми колоннами уходят кедры ввысь и смыкаются там, в поднебесной лазури, светло-зеленым шумящим шатром. И там, вверху, тоже веселье, великий пир и птичий гвалт: радостно и возбужденно скрипят кедровки; нежными, едва слышными трелями перекликаются кукши; тут же перепархивают рыжие сойки и разноцветные парочки клестов; вездесущие черноголовые синицы мельтешат в нижних ветвях кедра, что-то там выискивая; тут же около них вниз и вверх по стволу деловито бегает, шурша коготками о кору, юркий проныра поползень. Там и сям на освещенных солнцем красновато-серых стволах, как янтарные бусины, ярко горят капли застывшей смолы, и тонкий, подмороженный запах ее, смешиваясь с запахом хвои, при вдохе проникает не только в легкие, но, кажется, растекается по всему телу, наполняя каждую клеточку его, каждую жилку мягкой бодрящей силой, и хочется ненасытно дышать и дышать этим чистым воздухом и вечно жить.
Приятно было идти и по смешанному лесу среди стройных ясеней, приземистых корявых дубов, кряжистых корявых лип, среди которых, как пастухи над стадом в зеленых бурках, возвышались вековые ели. Зверья и птиц здесь было меньше, чем в кедраче.
Вот и старый горельник, на нем теперь веселый хоровод стройных березок. Вошел в него — точно в белую карусель попал!
Легко и весело идти по чистому, освещенному солнцем березняку! Этот березнячок чем-то напоминал Павлу улыбку русоволосой голубоглазой девчонки.
Но вот за березняком стеной вздыбился перестойный темный пихтач. В глубину тихого пихтового леса лишь редкими узкими серебряными клинками пробиваются солнечные лучи. Вроде бы все здесь безжизненно, но это только кажется. В тишине леса ощущается величайшее напряжение каких-то таинственных струн. Они натянуты и настроены великим музыкантом и играют в общем таежном оркестре свою тихую, но внятную мелодию. Павел чувствовал и эту мелодию, и этот оркестр каждой клеточкой своего тела.
