Что я любил | страница 3



В те дни мы с Эрикой жили в каком-то постоянном угаре. Любая мелочь могла спровоцировать бешеный любовный пароксизм на диване, на полу, а однажды даже на обеденном столе. Барышни периодически возникали в моей жизни еще со времен студенчества; они то появлялись — кто на месяц, кто на день, — то исчезали, и между ними тянулись болезненные пустоты, когда не было ни женщин, ни секса. Эрика потом шутила, что все эти муки пошли мне на пользу. Я стал более чутким и научился ценить женское тело. Но на этот раз дело было в картине. Я потом много раз пытался понять, почему на меня так подействовал вид синяка на лодыжке натурщицы. Эрика после сказала, что моя реакция была продиктована смутным желанием самому оставить на чьем-то теле отметину:

— Люди — существа тонкокожие, только тронь — уже синяк или царапина. Знаешь, тут и речи нет о каких-то следах побоев, просто маленькое темное пятнышко, но художник написал его так, что оно сразу же бросается в глаза. Он же явно смакует этот синяк, ему хочется, чтобы эта отметина осталась навсегда.

Эрике тогда было тридцать четыре, мне — на одиннадцать лет больше, и мы уже год как были женаты. Мы в полном смысле слова столкнулись в Батлеровской библиотеке Колумбийского университета. Октябрь, суббота, время близилось к обеду, так что в книгохранилище кроме нас двоих не было ни души. Я слышал ее шаги, чувствовал ее присутствие за уходящими во мрак стеллажами, освещенными тусклым светом мерно гудящей лампы. Я нашел книгу, которую искал, и направился к лифту. Тишина стояла мертвая, только лампа гудела. Я завернул за угол и споткнулся об Эрику, которая, оказывается, сидела себе на полу с другой стороны стеллажа. Я чудом удержался на ногах, но уронил очки. Эрика подняла их с полу, я наклонился, чтобы взять их у нее, но в этот момент она начала выпрямляться и с размаху въехала мне головой в подбородок, потом сочувственно посмотрела на меня и улыбнулась:

— Может, чуть-чуть потренируемся и начнем выступать в цирке?

Она мне сразу понравилась: большой смеющийся рот, шапка темных, коротко остриженных кудрей. Узкая юбка во время нашего столкновения безбожно задралась и открыла ноги во всей красе. Поймав мой взгляд, Эрика одернула юбку и снова улыбнулась. Во время этой второй улыбки ее нижняя губа чуть дрогнула. Я истолковал эту гримаску волнения и смущения как знак того, что ей небезразлично, приглашу я ее куда-нибудь или нет. Не будь этой второй улыбки, я бы еще раз извинился и пошел своей дорогой. Но дрогнувшая губа вдруг обнажила передо мной ее уязвимость и, как я уже потом понял, тщательно скрываемую чувственность. Я пригласил ее выпить кофе. Чашка кофе плавно перешла в обед, обед в ужин, а наутро следующего дня я проснулся в своей холостяцкой квартире на Риверсайд — драйв рядом с мисс Эрикой Штайн. Она еще спала. Свет, лившийся в окно, падал ей на лицо и разметавшиеся по подушке волосы. Я осторожно погладил ее по голове и несколько секунд не отнимал руку. Я смотрел на нее и хотел, чтобы она никуда не уходила.