Вася. Да постой, Параша, постой!
Параша(останавливается). Ну, ну! Надумался, слава богу! Пора!
Вася. Что ж ты так в сердцах-то уходишь, нешто так прощаются? Что ты в самом деле! (Обнимает ее.)
Параша. Ну, ну, говори. Милый ты мой, милый!
Вася. Когда ж мне к тебе еще побывать-то? Потолковали бы, право, потолковали.
Параша(отталкивает его). Я думала, ты за делом. Хуже ты девки; пропадай ты пропадом! Видно, мне самой об своей голове думать! Никогда-то я, никогда теперь на людей надеяться не стану. Зарок такой себе положу. Куда я сама себя определю, так тому и быть! Не на кого, по крайности, мне плакаться будет. (Уходит в дом.)
Гаврило подходит к Васе.
Явление третье
Вася и Гаврило.
Гаврило. Ну что, поговорил?
Вася(почесав затылок). Поговорил.
Гаврило. И как должно быть это приятно, в такую погоду, вечерком, и с девушкой про любовь говорить! Что в это время чувствует человек? Я думаю, у него на душе-то точно музыка играет. Мне вчуже было весело, что ты с Прасковьей Павлиновной говорил; а каково тебе?
Вася. Что ж, ничего! Она нынче сердита что-то.
Гаврило. Будешь сердиться от такой-то жизни. Уж хоть ты-то ее не огорчай! Я бы, кажется, на твоем месте… Вот скажи она мне: пляши, Гаврило, — я плясать, поди в омут — я в омут. Изволь, мол, моя родная, изволь. Скажи мне, Вася, какой это такой секрет, что одного парня девушки могут любить, а другого ни за что на свете?
Вася. Надо, чтоб парень был видный, из себя красивый.
Гаврило. Да, да, да. Так, так.
Вася. Это первое дело, а второе дело разговаривать нужно уметь.
Гаврило. Об чем, милый друг, разговаривать?
Вася. Об чем хочешь, только чтоб вольность в тебе была, развязка.
Гаврило. А я, братец ты мой, как мне девушка понравится, — и сейчас она мне, как родная, и сейчас я се жалеть начну. Ну, и конец, и разговору у меня вольного нет. Другая и у хороших родителей живет, а все мне ее жалко что-то; а уж если у дурных, так и говорить нечего; каждый миг у меня за нее сердце болит, как бы ее не обидел кто. И начну я по ночам думать, что вот ежели бы я женился, и как бы я стал жену свою беречь, любить, и все для нее на свете бы делал, не только что она пожелает, но и даже сверх того, — всячески бы старался для нее удовольствие сделать. Тем бы я утешался, что уж очень у нас женщины в обиде и во всяком забвении живут, — нет такого ничтожного, последнего мужичонка, который бы не считал бабу ниже себя. Так вот я хоть одну-то за всех стал бы ублажать всячески. И было б у меня на сердце весело, что хоть одна-то живет во всяком удовольствии и без обиды.
