Потом он вспомнил вкус мускатного ореха, который был в кабачковом супе, и ощущение дурного сна усилилось.
Если ты еще не понял, кто я такой, подумай про цифру 19. И Меллери загадал именно цифру 19, и это было до того, как он открыл конверт. Невероятно. Но все случилось именно так.
Привкус муската продолжал его донимать. Трижды он вставал выпить воды, это не помогало. А потом он вспомнил про масло. Мадлен добавляла в свой кабачковый суп много мускатного ореха и масла. Как-то раз он даже обсуждал это с их психотерапевтом. С их бывшим семейным психотерапевтом. У которого, впрочем, они были всего дважды, когда спорили, стоит ли Гурни уходить в отставку, и полагали (ошибочно, как потом выяснилось), что разговор с посторонним человеком поможет им преодолеть разногласия. Он попытался вспомнить, к чему он тогда упомянул злосчастный суп, в каком контексте, как ему вообще могло прийти в голову заговорить о чем-то настолько пустячном.
Это была сессия, когда Мадлен говорила о нем так, словно он не присутствовал в той же комнате. Сначала она рассказывала о том, как он спит — если уж заснул, то, как правило, до самого утра не проснется. Тогда-то он и заметил, что исключением были ночи после того, как она готовила суп из кабачков, когда он не мог отделаться от привкуса мускатного ореха и масла. Но она продолжила говорить, игнорируя его дурацкое замечание, обращаясь к психотерапевту, как будто они были двумя взрослыми, обсуждающими ребенка.
Она сказала, что нет ничего удивительного в том, что он не просыпается до самого утра, поскольку работа его так изматывает. В его жизни так мало спокойствия и возможностей расслабиться. Он такой хороший человек, такой порядочный, но постоянно испытывает чувство вины за то, каков он есть, мучимый своими ошибками и недостатками. Столько блестящих профессиональных достижений — но в его сознании все затмевает горстка неудач. Он безостановочно думает, решает какие-то задачи, одну за другой, словно Сизиф, который вечно катит камень в гору, — снова, и снова, и снова. Цепляется за жизнь, как за головоломку, которую необходимо решить. Но ведь не вся жизнь — головоломка, говорила Мадлен, обращаясь наконец-то к нему, а не к терапевту. К жизни можно подходить по-другому. Тайны, а не загадки. То, что можно любить, а не разгадывать.
Воспоминание о ее словах странно подействовало на него. Оно захватило его целиком, растревожило и измотало, а потом постепенно отпустило, заодно с привкусом масла и мускатного ореха, и он погрузился в тяжелый сон.
