Я нуждалась в ком-то, кто был способен истолковать сочетания фактов и местных предрассудков на выпавших мне гадательных костях. Томас, при том, что был индийцем, мог помочь далеко не во всем. Понимание Рэмом здешних политических и религиозных тонкостей почти столь же приблизительно и туманно, как и мое. Человеком, подходившим на роль такого гуру, был друг моего отца по имени Ашок Тагор.
Он родился в семье странствующих проповедников и философов в предгорьях Гималаев. В числе его предков был и мастер мозаик из Тосканы, специалист в нанесении тончайших растительных узоров на мрамор. Он прибыл в Индию триста лет назад среди тех двадцати тысяч рабочих и мастеров, которым предстояло работать на строительстве Тадж-Махала. Отдельные следы этих давних флорентийских арабесок сохранились и в характере Ашока. Он сам родился с несомненным талантом творца мозаик.
Я получала сведения о нем от отца, пока отец был жив, а позже от общих друзей. В последний раз я услышала об Ашоке, когда он жил в Бомбее и снимал фильмы по археологии, хотя для ученого, занимающегося древностью, он, на мой взгляд, был уж слишком вовлечен в романтические крайности современной индийской истории: он оказался в Бангладеш в период кровавых беспорядков и в Кашмире в 1990 году, когда там поднимало голову движение за отделение от Индии.
Отец говорил мне об Ашоке, что в отличие от очень многих индийцев, которые по мере восхождения по карьерной лестнице начинают приобретать «коррупционный синдром» – характерную болезнь политических высот, он умеет на любых высотах сохранять трезвую голову и чистую совесть. «Ему не надо бояться восхождений», – делал вывод отец.
Мне было пять лет, когда Ашок впервые приехал к нам в Кералу и провел у нас сезон дождей. Двадцатилетний юноша, он уже успел получить степень доктора философии в Оксфорде. Он обладал тем, что отец называл «умом мальчишки с крыши мира и благодаря этому ясным и четким видением всего того, что находится внизу». Сейчас мне был нужен именно такой человек: способный толковать сложные узоры на индийской почве. В первый же день по прибытии в Индию я набрала его номер, но мне никто не ответил. Несколько раз я пыталась дозвониться до него из отеля. И лишь на пятой попытке трубку подняли, и я услышала глухой спокойный голос.
* * *
Ашок встретил меня у ворот дома, который он унаследовал от своего дяди. Одноэтажное белое бунгало строилось когда-то как садовый домик на территории обширного парка при громадной вилле в колониальном стиле. Виллу уже давным-давно снесли при возведении первых высоток Малабарского холма. Проходя по зарослям тамариндовых деревьев и бананов, мы ступали по останкам разрушенной виллы, по выступавшим из земли каменным мумиям архитектурного прошлого Бомбея: остаткам колонн с каннелюрами, скульптурным лицам идолов, обезображенным плесенью, разбитому телу танцующего фавна.
