Я встала из-за стола, потянулась и подошла к окну. Шестью этажами ниже располагалась череда домишек, сделанных из старых железных кроватей и пластиковых пакетов. В отверстии, которое, по всей видимости, служило дверью, сидел на клочке газеты совершенно голый ребенок, не замечая прохожих, спокойно перешагивающих через него, словно через выброшенную кем-то ненужную вещь.
В Лондоне я живу в большой светлой комнате на самом верху безликой башни, чем-то похожей на эту. Второй по высоте жилой дом в Европе, квартирная плата в нем почти такая же низкая, как и художественный вкус его обитателей, судя по граффити на стенах.
Впрочем, я выбрала его вовсе не из-за низкой квартирной платы. Все свои денежные сбережения я трачу на старые индийские миниатюры с изображением муссона, картинки, чем-то напоминающие сценическую декорацию для воображаемых входов и выходов в какой-то значительно более обширный мир. «Бесконечные богатства в маленькой комнате» – так художник Ходжкин назвал свою коллекцию. Крошечная рама заключает в себе обширные пространства и целые эпосы.
Итак, отнюдь не низкая квартирная плата привязывает меня к моему небоскребу, а простая мечта, что когда-нибудь, когда над Лондоном рассеется смог, когда ветер разгонит облака, когда автобус № 19 придет наконец вовремя, передо мной откроются бесконечно широкие горизонты. Бывшие жильцы моей квартиры сказали мне, что из окон хорошо видно море. Море... дорога к освобождению. Бывают дни, когда их святая ложь спасает меня от окончательного решения выброситься в одно из этих окон.
Я отошла от окна студии Рэма и увидела, что он напряженно листает компьютерные страницы. В Лондоне Рэм работал звукорежиссером и был настоящим гением в своей профессии; он обладал чувством ритма эстрадного чечеточника и нюхом бульварного журналиста. Для меня так и осталась неразрешимой загадка, что заставило его вернуться сюда, на землю предков.
Впервые мы встретились на Би-би-си. Как-то зайдя к нему в его крошечную студию, я спросила о длине тех обрывков звукозаписывающей пленки, которые он прикреплял к стене. Он называл их «музеем пауз», набором всевозможных вариаций на тему тишины, от мгновения нерешительности двойного агента в радиотриллере до целых двух минут молчания в День поминовения.
– Две минуты живой тишины, – сказал он.
С помощью магической техники, заполнявшей его студию, Рэм перевел эти мгновения тишины в образы разноцветных графиков на экране монитора.
