Не могу сказать, чтобы мое прибытие в Израиль произвело на меня такое же действие, как на рабби Нахмана из Брацлава или еще какого-нибудь пусть и не столь знаменитого гостя. В аэропорту Израиля нет ничего собственно еврейского. Правда, надписи были на иврите, и объявления по радио читали тоже на этом языке, но современный иврит почти полностью утратил свой еврейский аромат, уникальность, презрение к мирским иллюзиям. Современный иврит на сто процентов светский. Это все еще иврит — но это уже не священный язык. Язык для строительства кораблей и самолетов, для производства пушек и снарядов не может быть священным. Современный иврит просто проглотил древний священный язык.
Я стоял в очереди и ждал, пока в мой паспорт поставят нужный штамп. Конечно, этот служащий был еврей, а не гой. В его взгляде явно читался след нашего прошлого, но это был только след. Стремление современных евреев походить на гоев уничтожает самою сущность еврейства, которая заключается именно в сохранении отличий от гоев. Я разговаривал со многими здешними евреями, почти все они говорят одно и то же: рассеяние потерпело неудачу, рассеяние было затянувшейся ошибкой, и тому подобное. Но что сталось бы с евреями, если бы они не испытали жизни в рассеянии? Они растворились бы среди других народов. Мы бы не только были рассеяны физически, но и навсегда уничтожены. Некоторые нацисты происходили из еврейских семей, которые обратились в христианство во времена Мендельсона и позже. От ассимиляции до обращения — один шаг, а обращение от нацизма иногда разделяет всего одно или два поколения.
Я знаю, что вы хотите сказать: «Рассказывайте свою историю, а не проповедуйте». Но я не проповедую. Я не пытаюсь изменить ваши взгляды. Я просто не могу рассказывать все это и не объяснять, что тогда чувствовал.
Я подошел к окошечку, служащий проштамповал мой паспорт, и я пошел дальше. Подъехало такси, и я велел водителю отвезти меня в Тель-Авив. Когда он спросил, в какую именно гостиницу я хочу попасть, я ответил: «В ближайшую». За окном машины проносилась страна Торы и наших предков. Было значительно теплее, чем в Нью-Йорке. День выдался тихий, небо голубое, почти без облаков. Ни страна, ни климат меня не разочаровали, но я все равно еще не почувствовал духа Израиля. Люди походили на тех, которых я пятнадцать часов назад оставил в Америке. Они одевались, как гои, и выглядели, как гои. На их лицах были те же желания, та же алчность, то же нетерпение. Другое такси попыталось обогнать нас, и просто чудо, что машины не столкнулись. Мой водитель прокричал какое-то ругательство на иврите и даже погрозил в окно кулаком. Мы въехали в Тель-Авив. Миновали кинотеатр, украшенный афишами, на которых были изображены полногрудые женщины и мужчины со зверскими лицами и пистолетами в руках. Здесь показывали ту же дрянь, что и в Нью-Йорке. Когда за окном промелькнул книжный магазин, в витрине мне удалось разглядеть обложки несколько низкопробных романов, которые я уже видел в Америке. Такси подъехало к гостинице «Дан». С тем же успехом я мог поселиться и где-нибудь на Бродвее.
