За февраль, март, апрель и май ничего особенного с нами не случилось, пока Великого князя не было в Москве. По возвращении же он начал заниматься делами польских послов, которые, как говорили, прибыли в начале марта >35.
Первого июня по указу московского совета бояр мы в обычных одеждах пошли во дворец. Нас привели в Посольский приказ, где были два думных дьяка >36. Когда мы вошли, они поздоровались с нами за руку, и один из них, когда мы сели, сказал, что Великий князь и его совет хорошо знают дело, с которым мы посланы от нашего короля и господина, а именно то, что входило в инструкцию. Но все это, он сказал, видимо, написано во сне, потому что наш господин и король просит о том, на что русский царь никогда до этого не соглашался. Но поскольку случилось так, что вопреки обычаям прежних правителей Великий князь соизволил в Москве целовать крест (и так подтвердил мир), так это произошло из-за королевы, которую шведы, якобы по имеющемуся договору, собирались послать сюда. Он спросил, есть ли еще что нам сказать, кроме того, что упомянуто в письме. Мы ответили, что у нас больше нет ничего, если у его царского величества нет вопросов, на которые можно ответить.
Матиас Шуберт захотел снова рассказать о нашем деле, но когда дьяк заметил, что здесь нет ничего, кроме того, что было в посольской инструкции, он приказал Шуберту замолчать. И добавил затем, что наш господин и король или просил подтвердить мир, который Петер Йонссон предложил в письме русскому царю >37, или просил через нас сделать дело так, будто оставил без внимания заключенные в прежние времена договоры, такие как короля Магнуса Эрикссона >38 или господина Стена >39, которого послал король Густав. Мы заметили кроме того, что русским не нравилось, что в нашей грамоте было указано больше послов, чем прибыло сюда: это были Гермунд Свенссон и Врур Эрикссон. Мы объяснили, что один из них, Брур Эрикссон, в Турку тяжело заболел, поэтому остался там до выздоровления, другой-Гермунд, старый и дряхлый,-вряд ли смог бы проехать верхом и милю. Это была невнимательность писца, что его включили в посольскую грамоту. Дьяков это, видимо, удовлетворило, они сказали, что обо всем доложат русскому царю, и приказали нам идти.
В тот же вечер пришел по приказу дьяков пристав и объяснил, что наши речи очень огорчили Великого князя и что он хочет сослать нас в Муром, поскольку мы якобы досаждали ему непотребными делами, как будто не знали заранее, каково мнение его об этом деле. Мы, со своей стороны, удивились, почему Великий князь обиделся, ибо мы не предлагали того, чего не было бы в нашей инструкции. Подавленные угрозой тюрьмы, мы просили дать нам возможность возвратиться во дворец, чтобы прояснить дело. Пристав обещал сообщить об этом дьякам. Утром 3 июня во дворе дома, где мы жили, появилась большая группа всадников. Все они были при оружии, многие в богатых одеждах. Они привели в качестве толмачей Ингельберта и Лаврентиуса Бартольдссона
