Разбудил Георгий, совал в лицо пластиковый мешок, вытряхивал из него блестящее платье, отливающее металлом, - такого она раньше не то что не носила, и не видела никогда. Хотела встать - покачнулась, ее едва не вырвало прямо на шикарное платье. "Э-э, дорогами Леночка, - захохотал Георгий - похмеляться надо, да? Сейчас, сейчас..." Почти насильно влил полстакана коньяку, потащил под ледяной душ, когда через час она почти очухалась - рвало ее минут десять - снова заставил выпить коньяку... Часам к семи она уже была совсем в норме, и даже весело ей вдруг стало, хотелось в ресторан, о котором она раньше только слышала какие-то неотчетливые легенды, танцевать хотелось - она все забыла, будто и не было ничего, и даже Георгий, достающий из огромной плоской коробки невиданно тонкие сапоги и ахающий - какая фирма, а, смотри, какая изящная вещь, а, - не раздражал ее, будто так и должно быть - все эти вещи и такой человек в ее квартире... "Рублей сто, наверное, сапоги", - сказала она с уважением. Дочь, которая вдруг оказалась здесь же - пикник не удался, что ли, засмеялась с выражением всего того же холодного внимания в ускользающих глазах: "А триста не хочешь? Не те понятия у тебя, мамочка, доисторические..." Сама она тоже собиралась в какую-те компанию, заглядывала в зеркало через плечо отчужденно взирающей на себя Елены Валентиновны. Георгий протянул девчонке такую же коробку с сапогами - Бог его знает, откуда он их извлекал, как фокусник. Дочь застыла, потом, пробормотав "Спасибо, Георгий Аркадич", ушла в комнату, натянула сапоги и осталась сидеть на диване, вытянув перед собой ноги, будто оцепенела...
На плечи Елене Валентиновне Георгий накинул свою дубленку. "Слушай, и то приличней, чем твое пальто-мальто..."
Перед рестораном, на стоянке, снег был сплошь гофрирован шинами, из стилизованного деревянного дома рвалась музыка, милый Елене Валентиновне запах сосен, напоминающий о прошлых, нормальных, невозвратимых зимах с лыжами в Богородском парке, мешался с тошнотворным запахом бензина и сильных - французских, наверное, дилетантски подумала она, - духов. В зале народу было полно, за дальним столиком сидели друзья Георгия, все те же, как с карикатур Бориса Ефимова. Мужчины и женщины, сидевшие за другими столиками и танцевавшие посередине зала, все были примерно одинаковые. Мужики либо напоминали опять же друзей Георгия, либо были определенно и безусловно иностранцами, которых она по непонятным и для себя самой признакам, будучи невнимательной к одежде, все же всегда безошибочно отличала. А женщины все были очень нарядны, надушены, большей частью молоды или казались молодыми, среди них не было ни одной в очках, и Елена Валентиновна даже в своем серебряном платье и дико неудобных, хоть и лайково мягких сапогах от всех остальных дам - она не терпела этого слова - сильно отличалась. Может, тем, что платье носила неумело, а сапоги тем более, может, просто выражением лица, какое складывается к середине жизни у человека, всегда зарабатывавшего на себя и зарабатывавшего серьезным и скучноватым делом...
