Горькие лимоны | страница 17
Во всем этом было нечто такое, что отличало Кипр от всего остального Средиземноморья — это был сельскохозяйственный остров, урбанизация на котором пошла с места в карьер, и началась она прежде, чем обитатели его успели понять, что им следует сохранить из прежнего своего уклада и образа жизни.
Повсюду глаз натыкался на тревожные признаки перемен: к примеру, на кипрский образчик гордого владельца малолитражки — он курит трубку и любовно надраивает «мор-рис-минор»; крестьяне в костюмах покупают консервы и мороженое мясо в местном аналоге «Со-ор»; лавки мороженщиков, где теперь не сыщешь и следа тех изысканных сладостей, что превращают ближневосточные города в незабываемое подобие сказки из «Тысяча и одной ночи»; едва ли не полное отсутствие хорошей рыбы и рыбных деликатесов. Насколько я мог судить, жизненные стандарты здешнего горожанина стали примерно соответствовать жизненным стандартам обитателя манчестерского пригорода. Деревенское житье-бытье продолжало существовать на правах этакого подводного течения. Крестьянин понемногу превращался в некий странный реликт забытого образа жизни. Белый хлеб и белые воротнички!
И все-таки бок о бок с этим плоским и лишенным какой бы то ни было внутренней красоты миром неведомым образом умудрились сохраниться истинные средиземноморские moeurs— но две эти стороны здешней жизни, казалось, существовали совершенно независимо друг от друга. Переполненные автобусы продолжали доставлять в город обутых в черные башмаки крестьян с чудными старомодными манерами, в сопровождении дочерей и жен, из коих многие продолжали щеголять перманентом и довоенными коротенькими стрижечками. Остались цыгане, остались — честное слово — бродяги и профессиональные поэты, но само их появление на городской сцене было теперь крайне редким и оставляло впечатление некоторой иллюзорности. Я никак не мог понять, где они прячутся, откуда они берутся, эти персонажи традиционной мест-ной литературы. Как им удалось обойтись без кепки и пары ботинок, дешевого пальто и портфеля, непременного набора, который — не считая, конечно, всеобщего отчаяния и голода — сделался главным отличительным признаком югославской народной революции? Трудно сказать— тем более что они по-прежнему, грубовато и многословно, настаивали на своем праве быть. Они, как и в былые времена, обожали дыни и выпивку, им неизменно сопутствовал тот терпкий запах деревенской жизни и деревенских нравов, который можно встретить гдеугодно, от Сардинии до Крита. И при всем том они казались до странности бесплотными. Я сделал вывод: где-то здесь, неподалеку, за красными почтовыми ящиками и наводящими тоску «Юнион Джеками»
