Осень. Бромли тонет в ледяных туманах. Промозглая сырость сочится изо всех щелей, и от нее одеяла делаются влажными и тяжелыми. Единственное спасение от холода — камин. В самой маленькой гостиной особняка на Спэрроу-плэйс, в Семейной, как зовут ее слуги, всегда тепло и приятно пахнет. Иногда — подогретым хлебом и кофе, иногда — специями и дымом.
А сегодня — горячим шоколадом. Котелок подвешен высоко, и рыжий огонь до него не достает; тягучий напиток не булькает, закипая, а томится на сильном жару.
— Замерзла?
Леди Милдред — в тяжелом платье из темно-красной шерсти. Ворот его глухой, а юбки старомодно длинны. На плечо падает одна-единственная прядь, выбившаяся из гладкой «анцианской раковины» на затылке. На правой руке у бабушки скромно поблескивает кольцо — роза из черненого серебра.
Зябко переступаю с ноги на ногу. Детское домашнее платье мне, взрослой женщине, коротко и узко.
— Да. Можно? — киваю на котелок с шоколадом.
Ковш медный, а ручка у него из красного дерева, как у моей любимой турки в «Старом гнезде». Чашка — фарфоровая, тонкая, белая; снаружи она расписана голубым и золотым. Шоколад не льется из ковша — тягуче перетекает бархатно-коричневым языком.
На вкус — горьковато-пряный. Милдред любит добавлять в напитки перец и мускатный орех. Но сейчас это сочетание отчего-то меня не греет.
— Мир — бесконечная зимняя ночь, Гинни, — задумчиво произносит она. — Те, кого мы любим и кто любит нас — это дар тепла и света. Без них жизнь становится борьбою и мукой… Но те, кто никогда не знал тепла и света, страдают без них куда меньше тех, кто знал, но утратил…
Заставляю себя улыбнуться.
— Со временем к морозу привыкаешь и перестаешь ощущать его укусы. А глаза начинают видеть в темноте.
Милдред качает головой. Зыбкие тени колеблются.
— Обман себя, Гинни. Не мороз перестает кусать тебя — нет, это ты немеешь, а онемение — первый знак смерти. Глаза начинают видеть в темноте, это так; но цветов они не различают. Мир становится унылым и тусклым.
— И что же делать? — раздраженно отставляю чашку — слишком резко, и горячий шоколад выплескивается мне на пальцы. — Ох…
— Конечно, искать другой источник тепла и света, Гинни. Сначала тебе покажется, что ты предаешь память о своих близких самой любовью к другим людям; но потом осознаешь, что эти другие нуждаются в тебе не менее, чем ты в них.
— Ты говоришь о Дугласе Шилдсе? — голос мой звенит от волнения.
Она улыбается. Я не вижу, но чувствую.
