— Долгонько еще ему за вами бежать.
До сих пор тошно вспоминать те нехорошие минуты. А может быть, и кстати болезнь? Надо иногда не спеша подумать.
Анка вошла из столовой.
— Вот тебе яблоко — изволь съесть. Микстуру не забудь. — Приказывает как старшая. — Еще что-нибудь нужно?
Из-за Анки выглядывает круглая рожица с томными черными глазами.
— Бусь, я тебе наррисую морре и коррабль. — Так и раскатывается недавно освоенное «р-р».
— Пошли, пошли, Пав! — Анка на секунду прижимается к бабушке. — До свидания.
«Топ-топ-топ!» по коридору. До чего же разные и внешностью и характером!
Анна Григорьевна поправила одеяло, зашуршали страницы отложенной книги: Светлов, пьесы…
* * *
На уроке студентам предстояло предлагать и защищать пьесы для новой работы. Глаза, лицо, гибкое, как пружина, тело Алены Строгановой — все было налито азартом нетерпения. Едва Анна Григорьевна спросила: «Кто первый?» — Алена слегка вздрогнула, встала с присущим ей выражением смущения и вызова.
— Песнею, поэмою, трибуною.
Ничего от близких не тая,
Повторись опять, моя сумбурная,
Юность комсомольская моя! —
на одном дыхании, торопясь, прочла она. Нежный, чуть глуховатый, но сильный голос звучал особенно низко от волнения.
— Анна Григорьевна, вы знаете? Светлов — «Двадцать лет спустя». Просто немыслимо… Вы же знаете:
…Споют о нас в сороковом году.
И молодежь подхватит песню эту
И пронесет через года побед…
Я же не учила, просто само запоминается. Так здорово! Мы же хотели — историко-революционную… Вот, пожалуйста, история комсомола, — она торопилась, словно боясь, что ее перебьют, смуглые тонкие руки взлетали и падали. — И роли все до одной замечательные. Никаких слюней, а романтика. — Она говорила внешне бессвязно, но со своей особой логикой чувств. — И все люди светлые, и все герои. Расходятся роли великолепно. Правда, мне играть нечего, только одна роль сумасшедше нравится — мужская, поэт Костя «Налево», все равно не дадите. — Скороговоркой, без знаков препинания Алена высыпала слова и, не обращая внимания на смех товарищей, рассказывала дальше: — Девятнадцатый год, гражданская война, комсомольцы… Работают, воюют, любят… Это так хорошо, такое настоящее. И если кому не понравится — тупость! — Теперь ее руки, как мечи, рассекали воздух, грозя снести головы противникам. — Просто тупость! Просто, значит, человек… вообще не человек! И вот я слышала, — она сердито глянула в сторону Огнева, — тут будут предлагать «Егора Булычова», так, во-первых, пьеса не молодежная и роли у нас не разойдутся… Конечно, Горький… Но я считаю — это язвы прошлого… Нам нужна поэзия: «Солнышко, месяц и звезды подарим маленьким детям своим!…» — Она покраснела, словно кто ошпарил смуглое лицо, руки, шею, сжалась, засмеялась, села, вскочила. — Скорей давайте читать. — И снова села, закрыла лицо книжкой, только жадные глаза блестели.
